— Вы опять забыли устав, штурман Буров. В уставе сказано, что над незнакомой планетой нельзя оставлять корабль без присмотра. Кто-то должен остаться, и право выбора принадлежит капитану.
И опять, разумеется, он прав. К счастью, я вовремя вспоминаю его недостойное поведение при метеоритной атаке, отстегиваюсь от привязных ремней и бегу к шлюзу, совершая тем самым тяжкий дисциплинарный проступок и слыша за своей спиной возмущенные вопли капитана Никитина. Но ему остаются только телесистемы, чтобы наблюдать, как я запираюсь в шлюзовой камере, как погружаюсь и как бот падает в небо планеты.
Тьма впереди быстро сгущалась, принимая облик упругой непроницаемой стены. Когда носовая часть размазанного по пространству звездолета, дотронувшись до преграды, отпрянула, как щупальце биоробота от потока плазмы, полномочный представитель Бюро Наказаний Луус сообразил, что произошло. Через подпространство шел сейчас еще чей-то корабль. И он двигался навстречу.
Термин “полет в подпространстве” употребляется для наглядного обозначения волновых методов перемещения, когда корабль расплывается гравитационными волнами, собирающимися вновь в заранее намеченной точке. Если часть Вселенной, окружающую финиш, занимает другой расплывшийся звездолет, дело плохо, так как волновые “пакеты”, во избежание Суперпозиции, не должны проходить друг сквозь друга. К счастью, Галактический Устав дает простой выход из затруднительной ситуации.
Когда нудная процедура Обмена была окончена, Луус, в порядке проверки степени усвоения собственных мыслей чужим мозгом, попытался припомнить задание, по которому был послан. Кажется, сложный Цикл преступлений, связанный с ветвлением, парадоксами, многократным раздвоением Личности. Превосходно Преступники не уйдут от Наказания.
Луус по опыту знал, что чужой мозг очень быстро усвоит всю информацию, вложенную в него при Обмене. Еще он знал, что во время Обмена памятные кристаллы звездолетов также меняются содержимым и что сразу же по прибытии он сможет ознакомиться с заданием во всех подробностях.
Луус лишь не знал, что тот, с кем он сейчас обменялся, и был Роооз, объект Наказания.
И вот через полчаса я уже стою в лесу в нормальном ньютоновом поле, и что, по-вашему — соображаю, как быстрей добраться до порта? Ничего подобного — стою, как последний на Земле тунеядец, торопиться которому некуда, и глазею сквозь иллюминатор скафандра на собственный посадочный бот, элегантно свисающий с местного дерева, издали напоминающего развесистую клюкву и одновременно баобаб с картины какого-нибудь современного живописца. Но вблизи оно уже ни на что не похоже потому что крона у него сплошная. И весь лес такой. Стволы как стволы — красивые, красные до блеска а зеленые кроны хоть и прозрачные, но сплошные. Никаких листьев или веточек. Сплошные и прозрачные, как пластмасса. Словом — “растения неизвестных ранее видов”.
Потом я вновь прикидываю на глаз расстояние до последней ступеньки тридцатиметровой веревочной лестницы и еще раз удивляюсь, что ничего себе не сломал, потому что метров сто? По кронам ведь тоже не пройдешь — они хоть и сплошные, но вязкие, как высыхающий клей. Пришлось бы парашют надевать.
Но в конце концов мне надоедает обозревать итоги столь прекрасно выполненной посадки, я подбираю с волнистого зеленого покрывала, которое здесь вместо травы (к счастью, оно не имеет ничего общего с высыхающим клеем), судовой журнал, пистолет, спальный комплект и другие совершенно необходимые мне предметы, всего 34 наименования, складываю все это в рюкзак, влезаю в лямки (попробуйте на досуге — не снимая скафандра!) и иду в ту сторону, где через какой-нибудь километр начинается открытое место, а там и порт. Я и промазал-то так, по глупости, — шел на холостом ходу, чтобы чего не зажечь. Я же еще не знал, что против туземной флоры любой огнемет бессилен.
Так вот, шагаю я себе, размышляя о том, как неприятно идти по настоящей кислородной планете, не снимая скафандра, и о том, что это все-таки необходимо, потому что я же не знаю, хватает здесь обычной биопрививки или как. И вдруг гляжу — навстречу мне ползет голый человек.
То есть он, конечно, не совсем голый; на нем клетчатая рубашка с закатанными рукавами, легкие мурманские брюки, — но он зато без скафандра.
И я замечаю, что он очень странно ползет, волоча йоги в узких штурманских брюках, будто парализованный. И сразу же вижу, что за ним тянется мокрая красная полоса. Мгновением позже я улавливаю в лесу позади него какое-то движение, а еще через миг моя рука рвется в рюкзак за пистолетом. Идиот — сунуть оружие на самое дно!
Представьте себе обыкновенную зеленую жабу. Большую, пятнистую, покрытую крупными бородавками. Увеличьте ее теперь мысленно в двадцать — тридцать раз, в зависимости от силы вашего первоначального воображения, чтобы в итоге у вас получилось существо длиной метра три. Раскрасьте его в наиболее неприятный для вас цвет и пустите полученное кошмарное чудище по следу изнемогающего от потери крови человека, и вы получите некоторое представление о зрелище, которое открывается перед моими глазами.
От меня до ползущего метров тридцать, а монстр преследует его короткими двухметровыми прыжками, временами почти тыкаясь уродливой мордой в его спину. То есть в его пятки, потому что бедняга еле ползет, волоча свои бессильные ноги. Я же пока мала сказать безоружен — даже рюкзак никак не расстегну. Тогда я сбрасываю его на зеленую упругую подстилку и начинаю рыться в своих 34 наименованиях, пытаясь отыскать засунутый куда-то пистолет. Удается мне это, разумеется, далеко не сразу, потому что одновременно я стараюсь по мере возможности Держать в поле зрения ползущего и гигантскую жабу, которая, мне кажется, вот-вот кинется на несчастного.
И вдруг я становлюсь свидетелем совершенно невероятной картины. Этот парализованный ползущий внезапно вскакивает на свои больные ноги и производит в моем направлении рывок, достойный рекордсмена по спринту (не забывайте, что тяжесть здесь хоть и чуть-чуть, но все-таки больше земной). Одновременно кошмарное чудище прыгает метра на четыре, промахивается, я рву из рюкзака нащупанный наконец пистолет, но вижу, что стрелять мне больше не в кого, потому что чудище провалилось в яму или нору, которую я сначала не заметил, и издает теперь из-под земли жуткие раскатистые звуки напоминающие обыкновенное кваканье, аналитически продолженное в мегамир.
Тогда я переключаюсь на человека, который стоит сейчас лицом ко мне, и в мозгу у меня проносятся мысли о гипнозе, чудесах, страхотерапии и тому подобном, потому что зрелище он по-прежнему представляет собой весьма болезненное. Во всяком случае кровь так и хлещет. Моя рука нащупывает в рюкзаке пакет с медикаментами, но в этот момент бывший парализованный улыбается во весь рот, достает из-за пазухи нечто, подозрительно напоминающее сильно кровоточащий кусок говядины, показывает мне и говорит, ухмыляясь:
— За сегодня я добыл уже двух жирных жабов. Здорово, правда?
Он так и сказал — “жабов”. А в остальном — правильный русский язык с приятным интерпланетным выговором.
Я подхожу ближе и заглядываю через его плечо в ловчую яму. Глубина там всего метра четыре, чудище пялится на нас влажными глазами размером с гнилую дыню и ревет во всю глотку, брызгая смертоносной- по крайней мере, так мне кажется — слюной.
— А они ядовитые, ваши жабы? — говорю я с опаской.
— Нет, — отвечает мне бывший парализованный. — Вовсе не ядовитые. Немного прожорливы, но от них легко удрать. Во всяком случае, бояться жабов необязательно.
— Так на вашем сегодняшнем счету уже две? — говорю я, стараясь не замечать его речевых ошибок.
