незримо противостоит ему, умело разрушая его комбинации. Он узнает стиль и почерк своего главного соперника — Ивана Самохина — единственного шахматиста, у которого ему не удавалось выигрывать.
Фигура Самохина несет в рассказе особую нагрузку. С одной стороны, он олицетворяет собой идею паритета, невозможности чьего-либо военного превосходства, а с другой — образ ею символизирует противоборствующую Злу силу Добра, которая, защищая человека, сама не стремится к разрушению и уничтожению. Сколько раз Мак-Кракен ловил себя па промахах, которыми бы он сам, на месте Самохина, не преминул бы воспользоваться. Самохин же, нейтрализовав силы противника, никогда не наносил завершающего удара.
Нравственная раздвоенность дорого обходится Млк-Кракену. Он сходит с ума. Правда, впрямую автор об этом не говорит. Но читатель видит, как все тяжелее герою рассказа садиться за пульт, как пытается он утопить свои сомнения и вине, как все чаще являются его воспаленному воображению крылатые голубоглазые феи из того мира, которому он несет смерть и разрушения, и выводы напрашиваются сами собой.
Возможно, я и ошибусь, но все же рискну назвать рассказ М.Орлова “В долине голубоглашх фей” одним из самых интересных произведений этого жанра в советской фантастике последних лет. И не только из-за его злободневной направленности или сюжетной оригинальности (хотя и этого здесь не отнимешь) Привлекает рассказ еще и психологической точностью, достоверностыо характера героя, самобытной изобразительной манерой автора, благодаря которой довольно жесткая логическая конструкция сюлсета обрастает подлинно художественной плотью.
Немалый интерес вызывает повесть Виктора Жилина “Динь свершений” (1987, № 2–3). Это тоже, как и “Скорпион” Е.Дрозда, антиутопия. Даже, я бы сказал, более ярко выраженная антиутопия.
Все мы хорошо помним необычную страну Плутонию, созданную известным ученым и фантастом В.Обручевым на страницах одноименной книги. Находилась она внутри земной сферы. Сферически замкнутый мир изображен и в повести В.Жилина. Правда, природа и назначение его совсем другие.
Когда-то, лет за двести до описываемых событии “все висело на волоске, быть или не быть? Мир тогда раскололся: одни готовились, казалось, к неизбежному, другие — всеми силами старались остановить безумие, а кто-то надеялся отсидеться”. К этим “кто-то” относились и правители одной маленькой страны, у которых возник “бредовый план: локально свернуть пространство, переждать в коконе мировой пожар и вернуться в большой мир единственными хозяевами”. Последствия опасных экспериментов оказались трагическими — “неуправляемая коллажная реакция, взрыв… Страну, словно зонтиком, накрыла замкнутая сфероволна. Физическое время сместилось вперед па доли секунды, схлопнулось, свернулось внутри колоссальной вращающейся сферы!..” Только через двести лет жителям остальной части Земли удается проткнуть Сферу и заслать внутрь ее спецгруппу для подготовки к полному раскрытию Сферы.
Историю создания Сферы мы узнаем гораздо позже, но именно с этого момента, с момента появления в Семисферье группы с Большой земли и разворачивается действие повести, написанной очень динамично, в детективно-приключенческом ключе. Группа, вместе с примкнувшим к ней юношей по имени Стэн, пробирается в столицу Семисферья, чтобы там взяться за осуществление своей задачи. Сразу же группу засекают власти страны и начинается преследование…
Надо отдать должное автору — он умеет держать читателя в постоянном напряжении. И не только благодаря интриге и чисто приключенческому антуражу. Странен, причудлив, ирреален сам мир Семисферья с его ложными солнцами, принимающими различное обличье мнимонами, змееголовами и прочими природными феноменами этой страны.
Но вот мало-помалу сюжетный клубок распутывается, группа достигает цели своего путешествия и… оказывается, что главные неожиданности еще впереди. Дело в том, что предпринятый двести лет назад эксперимент, принесший простым жителям этой страны много бед, был напрасным: силы мира и разума восторжествовали, и война больше уже не возникала на планете. Что ж, ситуация вполне даже типичная: можно провести немало аналогий, вспомнить в мировой истории немало случаев, когда целые народы оставались ни с чем по вине глупости, безответственности или непомерных амбиций своих руководителей.
Правители Семисферья подозревают и даже, может быть, знают наверняка, что за пределами Сферы войны не было. И тем не менее не только не делают каких-либо попыток вырваться наружу, но, напротив, тщательно контролируют целостность своего огромного искусственного кокона. Они лгут своему народу, пугают его атомной войной, которая якобы спалила все за пределами Семисферья. Они создали свой миф о божественном возникновении Семисферья, насадили религию, жрецы которой всячески поддерживали этот миф. Кучке властолюбцев, узурпировавших абсолютное право распоряжаться судьбами им подвластных людей, совершенно не нужна и невыгодна правда, как невыгодно им и возвращение в нормальный мир.
Чтение повести В.Жилина вызывает две довольно стойкие ассоциации: политическую (чилийскую хунту, превратившую свою страну в такую же изолированную Сферу) и литературную, связанную с замятинской антиутопией “Мы”, где изображено в чем-то схожее авторитарное самоизолированное государство. Пути изображения, правда, у каждого из авторов различны. Если Замятин по своей стилистике гротескно-условен, метафоричен, то Жилин, при ультрасовременности фантастического приема и экзотичности придуманного им мира, тем не менее вполне реалистичен. За это говорят образы героев повести (особенно Стэна) — живые, зримые, достоверные. Убеждает в этом и язык повествования. Рассказ ведется от имени беспризорного юноши Стэна, выросшего в жестокой атмосфере уличной стаи, на весьма причудливом сленге, естественном для этого пария и вполне соответствующем тому детективно- приключенческому ключу, в котором написана повесть.
Ряд произведений научной фантастики в журнале “Уральский следопыт” посвящен проблемам нравственного состояния человека будущего.
Ученые из рассказа Сергея Другаля “Обостренное восприятие” (1987, № 5) создают для первой звездной экспедиции робота нового поколения, который должен уметь делать все и вдобавок “любить хозяина”. Причем это должна быть “не рассуждающая, не зависящая от привходящих обстоятельств, не требующая взаимности, неустанная, единственная и всепрощающая” любовь. Для этого (“так любить может только собака”) решили использовать мозг собаки; то есть, пытаясь синтезировать живой мозг и машину, пошли по пути совмещения несовместимого. И не потому несовместимого, что проблема была технически не выполнима, а потому, что возникали сложнейшие нравственные аспекты во взаимоотношениях человека и киборга. Ведь “любовь в чистом виде”, которой пытались наделить робота его создатели, — субстанция отнюдь не техническая, а духовная, не поддающаяся программированию, и игнорирование данного обстоятельства, как и вообще фетишизация научно-технического прогресса, — предупреждает своим рассказом С.Другаль, — может человеку дорого обойтись.
Роман Полольный в рассказе “Тысяча жизней” (1987, № 6) фантастическими средствами проводит мысль о том, что многие жизни в одной человеку позволяет прожить по-настоящему не изощренная биотехника, которая дает только количественное продление существования, а великая духовная сила литературы и искусства. Герой рассказа, космонавт-разведчик, с помощью биологических матриц прожив девять сроков, возвращается, наконец, на родную Землю и однажды попадает в театр, где дают “Гамлета”. Спектакль потрясает мужественного и отважного человека, насмотревшегося всякого в многочисленных своих космических путешествиях. И здесь, в театре, он впервые почувствовал, что живет жизнью, вмещающей в себя жизни ему незнакомых, по близких в помыслах и поступках людей.
И у героя рассказа Геннадия Дурпайкина “Час идет” (1987, № 6) есть прекрасная возможность с помощью чудесного аппарата “внешних превращений” “начать путь без поглощающего энергию и жизнь ярма ненужных благ”. Однако и он не спешит встать на этот путь, поскольку сознает, что никакие блага, никакая их доступность не заменят высшего блага и счастья оставаться всегда самим собой. Впрочем, “сознает” в данном контексте звучит, пожалуй, слишком определенно, ибо рассказ-то как раз получился художественно недопроявленным, расплывчатым, может быть, потому, что фантастический кристалл, через который пропущены события, не дал четкого изображения.
С рассказами Р.Подольного и Г.Дурнайкина во многом перекликается повесть Георгия Гуревича “Ордер на молодость” (1988, № 6–8).
Юш Ольгин — главный герой произведения — накануне своего шестидесятилетия встает, в принципе, перед тем же выбором: остаться самим собой, прежним, или, теперь уже с помощью
