неизбежные издержки эпохи; время не всегда ласково к отдельным людям. Мы — бродяги, экспериментаторы и испытатели, мы летаем в одиночестве, наедине со вселенной и своими мыслями, и отнюдь не привыкаем здесь к обходительности, не учимся терпимости к чужим слабостям. Такова наша жизнь. Считанные рейсы — и жизнь вся; рейсы длятся годами, и кому дело до того, что в тебе осталось слов еще на целые десятилетия? Здесь можно поговорить лишь с Одиссеем, но это скучно. И то он скоро нырнет и исчезнет.
Если только нырнет… Всегда казалось, что корабли проламывают стенку и уходят в надпространство. И не возвращаются…
Коридор кончился. Ничего себе коридорчик, добрых полкилометра длиной. Валгус не без усилий отворил тяжелую дверь. Отсек обеспечения автоматики; его проверка тоже входит в план подготовки к эксперименту. Здесь было тесно. Ни лишних механизмов, ни лишнего места…
И все-таки — почему? Но гадать не стоит. В наше время не гадают. Когда заходит в тупик теория, летят на место и собирают факты. Собирают факты и теряют корабли. От тебя требуется одно: новые факты. Никто не ожидает новых гипотез. Никто не спросит: почему? Спросят лишь: как?
Ну, на это ответить будет несложно. До поры, до времени все станут записывать приборы — эти самые и еще установленные на шлюпке. А вот что произойдет дальше?
«Хотел бы я, — подумал Валгус, — угадать, что будет дальше. Но я не могу. И он не знает, технически гениальный Одиссей, который хочет иметь и фундаментальную память. И никто вообще понятия не имеет. Да, хотел бы я все-таки знать…»
Он сидел на ступеньках трапа, ведущего во второй ярус отсека обеспечения автоматики. Размышлял, удобно опершись подбородком на ладонь.
Все-таки взрывы это или нет? Туманность Дор (в миру — академик Дормидонтов) клянется, что нет. И тем не менее корабли взрывались. Откуда бы иначе браться вспышкам? Жаль этого бедного Одиссея, по- человечески жаль, хоть он и не человек, а всего лишь корабельное устройство. Но какой пилот не жалеет корабли? Они почти живые… Так на чем мы остановились? На том, с чего начали.
Вздохнув, Валгус поднялся со ступеньки. Вышел в коридор, затворил за собой дверь и тщательно, до отказа, закрутил маховик.
— Ну, сюда больше ходить незачем. Расстанемся. А уж если не расстанемся…
В самом деле, а если не расстанемся? Вдруг что-нибудь… Мало ли — может отказать шлюпка, например. В последний момент. Был когда-то такой случай. Пилоту удалось затормозить вовремя. Могло и не выйти.
— Ну, если не расстанемся, то сюда, пожалуй, заглянет на миг моя бессмертная душа…
Он сам перебил себя внезапным смешком, потому что ему представилось, как его гипотетическая бессмертная душа, голенькая и смущенная, будет жаться в угол и недоуменно поглядывать на поросшие махровым инеем колонны криогенов или на бокастые сундуки катапультного устройства. Это было действительно смешно, и он еще весело кашлял, входя в библиотеку. Так он смеялся. А что? Все равно никто не слышит.
Здесь было удобно, уютно — как на Земле. Стояли глубокие кресла, несколько кресел, а он, Валгус, один. Пришлось по очереди посидеть в каждом кресле — ни одному не обидно.
Просто странно, как бывает нечего делать перед началом эксперимента. Наибездельнейшее время во всем рейсе… Взгляд Валгуса скользнул по записям в гнездах, занимавших переборку. В них была собрана, как говорится, вся мудрость мира. Ну не вся, конечно… Но для Одиссея вполне достаточно. Удобная библиотека, доступная и человеку, и решающему устройству на криогенах, устройству по имени Одиссей.
Вот это мы и используем. Увеличим нагрузку на Одиссея. Зачем? Да просто так. Для работы фундаментальная память Одиссею в этом рейсе не нужна. Она — на случай, если устройству придется решать специальные задачи. Как это было, например… Ну, что было, то было. Просто с Одиссеем будет приятнее разговаривать. Он чуть больше начнет смахивать на человека. И нет никого, кто запретил бы Валгусу делать это. А уж кто-нибудь обязательно запретил бы. Подключать фундаментальную память без необходимости не рекомендуется. И дело не в увеличении нагрузки. Дело в том, что хотя машину конструировали и изготовляли люди и люди же заложили в нее определенные свойства, но иногда с этими устройствами бывает так: наряду с десятью известными, наперед заданными свойствами ты, сам того не зная, закладываешь в него одиннадцатое, неизвестное, непредусмотренное, а потом сам же удивляешься, почему машина поступает так, а не иначе.
Впрочем, к фундаментальной памяти это не относится. Так что включим ее, не мудрствуя лукаво…
Валгус повернул переключатель, присоединявший всю память библиотеки к контактам Одиссея. Пусть теперь просвещается в области литературы, пусть занимается человековедением. Кстати, это не отнимет у него много времени.
Валгус уселся в последнее кресло, подле экрана. На нем были все те же звезды в трехмерном пространстве. Привычный пейзаж. Сфера неподвижных звезд, как выражались древние. Звезды и в самом деле оставались неподвижными, хотя скорость «Одиссея» была не так уж мала… Неподвижны.
Валгус вдруг собрался в комок, даже поджал ноги.
Звезды были неподвижны — за исключением одной. Она двигалась. И быстро. Перемещалась на фоне остальных. Становилась ярче. Что такое?
Он проделал все, что полагалось, стараясь убедиться, что не спит. А звезда двигалась. Светящееся тело. Но тут не солнечная система, где любой булыжник в пространстве может блистать, отражая лучи Подателя Жизни. Нет, здесь уж если тело сверкает, то без обмана. Да оно и движется к тому же. Это, конечно, не звезда. А что? Район закрыт для кораблей. Заведомо пуст. Чист для эксперимента. А что-то горит. Плывет такой огонек… Огонек?
Валгус вплотную придвинулся к экрану, прижался к нему, хотя и незачем было. Но все же… Нет, не один огонек. Один ярче, два послабее. Треугольником. И чуть подальше — еще два. Что-то напоминает ему эта фигура. Что-то сто раз виденное. Ну? Ну?..
Он вспомнил. И видел он это даже не сто раз. Больше. Один ярче, два послабее, и дальше — еще два. Навигационные огни. Его собственные навигационные огни. Глаз уже угадывал и контуры корабля — контуры «Одиссея». Валгус задрал брови и выпятил нижнюю губу.
Это что же значит? Он, Валгус, сидит в библиотеке корабля и видит его со стороны. Не его, конечно, — отражение. Пилот, летя над Землей, может видеть тень своего самолета на облаках или на поверхности планеты. В воздухе могут возникать миражи, в том числе и отражения. А здесь, в добротной пустоте?
Вот оно, открытие, Валгус! А ты тосковал. До этого бы не додумался даже Туманность Дор. Не говоря о фантастах, которые, как известно всем читающим газеты, вообще ничего придумать не в состоянии. Газеты приходят к такому выводу всякий раз, как совершается событие, о котором фантасты бросили писать уже лет сто назад. Ну, это их дело. Но вот такое отражение? В чем отражается «Одиссей»? Ну-ка, напряги мозги.
А ведь это «Одиссей», нет сомнения. Как хорошо! Ведь до сих пор ни разу не приходилось увидеть свой корабль со стороны в полете. Это видели другие, и у них захватывало дух и пробивались слезы, когда «Одиссей» начинал разгон и базовый корабль или Большой Космостарт растворялись в прошлом. Но для самого Валгуса в эти минуты существовало только ускорение, перегрузки и бешеный трепак индикаторов и стрелок. А вот теперь.
Тебе повезло, Валгус, бешено повезло! Не говоря уже о том, что это открытие высшего класса, это просто красиво. Стремительное, вытянутое тело корабля, рвущееся все дальше и дальше на фоне звезд. Каким внушительным выглядит отсюда защитный экран! Вот небольшое вздутие жилой группы, ощетинившееся антеннами генераторов ТД. А дальше длинная труба коридора, утолщение двигательной группы и на размашистых фермах — приданные. Строго, красиво, целесообразно настолько, что даже эти приданные двигатели не портят формы корабля, не делают его тяжелым или неуклюжим. Хотя их целых пять, этих двигателей.
Четыре, Валгус, четыре, подсказал здравый смысл. Откуда пять, когда их всего четыре?
Валгус еще раз пересчитал. Что за черт!.. До пяти-то досчитать нетрудно, но ведь здесь и вправду всего четыре приданных двигателя на четырех фермах, а не пять на пяти! Значит?..
Значит, это не «Одиссей». Только и всего. Это другой корабль. Идет параллельным курсом. А? Откуда
