Мне кажется, что я помню каждое отдельно взятое событие каждого отдельно взятого дня того моего первого путешествия, причем на протяжении всего пути – как туда, так и обратно. Позднее, в следующих своих странствиях, я уже перестал обращать внимание на мелкие, да и не только мелкие, но и весьма ощутимые неприятности: томительную жару и пробирающий до костей холод, волдыри и мозоли на руках и ногах, нездоровую пищу и грязную воду, а порой и на полное отсутствие воды и пищи вообще. Подобно жрецам, которые впадают в транс, накурившись дурманящего дыма, я научился становиться бесчувственным и, в то время как ноги несли меня все вперед и вперед, совершенно не замечал окружающей местности, к которой не испытывал ни малейшего интереса. Но в том, первом путешествии, именно потому, что оно было для меня первым, меня интересовало решительно все, вплоть до самых незначительных мелочей, и все эти мелочи, как радостные, так и досадные, я добросовестно отражал в своих записях. Вернувшись, я представил полный и подробный письменный отчет Чтимому Глашатаю Ауицотлю, хотя эти бумаги, надо полагать, и были трудноваты для чтения, поскольку отчасти, попав под дождь или же во время преодоления водных преград, пострадали от влаги, а отчасти пропитались моим собственным потом. К тому же Ауицотль был гораздо более опытным путешественником, чем в то время я, и он, наверное, не раз улыбался, читая те места моих рассказов, где наивно выпячивалось нечто заурядное и старательно разъяснялось очевидное.
Однако те дальние чужие земли уже начали меняться даже в ту пору, ибо неутомимые почтека и другие исследователи приносили тамошним народам вместе с товарами обычаи, понятия и слова, неведомые тем прежде. Ну а в наше время, когда теми путями двинулись испанские солдаты, поселенцы и миссионеры, жизнь туземцев наверняка изменилась до неузнаваемости. Так что как ни крути, но мне приятно осознавать, что благодаря моим описаниям будущие ученые смогут узнать, как раньше выглядели те земли и как тогда жили тамошние народы, в ту пору мало известные Сему Миру.
Если, почтенные господа, что-то в моем описании этого первого путешествия покажется вам недостаточно четким и подробным, то виной тому мое слабое зрение. Если же, с другой стороны, какие-то детали будут описаны с необычайной яркостью, это объясняется тем, что мне еще не раз доводилось путешествовать по тому же самому маршруту позднее, когда я уже обрел способность и возможность смотреть на мир более пристально и видеть вещи более четко.
В долгом путешествии, когда идти приходится как трудными, так и легкими тропами, отряд несущих грузы людей может преодолевать за день, от рассвета до заката, в среднем по пять долгих прогонов. Правда, в первый день мы проделали только половину этого расстояния – просто перешли по длинной дамбе на южный берег озера, в Койоакан и перед закатом устроились на ночлег, ибо завтра нам предстоял трудный путь. Как вы знаете, этот озерный край лежит словно бы в чаше – на дне долины между гор, и, чтобы выбраться оттуда, в любую сторону следует перевалить через гребень. Причем выше и круче всего горная стена как раз с южной стороны от Койоакана.
Несколько лет тому назад, когда первые испанские солдаты пришли в эту страну и я только-только начал понимать их язык, один из них, глядя на вереницу носильщиков, бредущих с грузами на спинах, не выдержал и спросил:
– Почему, во имя Господа, вам, глупым дикарям, не пришло в голову использовать колеса?
Я тогда еще не был хорошо знаком с выражением «во имя Господа», но зато прекрасно знал, что такое «колеса». В детстве у меня была игрушка, глиняный броненосец, которого я катал за веревочку. Поскольку глиняные лапы ходить, понятное дело, не могут, игрушку делали подвижной четыре маленьких деревянных колесика. Я рассказал об этом испанцу, и тот страшно удивился:
– Тогда почему же дьявол не надоумил никого из вас использовать колеса для перевозки грузов, как это сделано на наших пушках и зарядных ящиках?
Я заметил испанцу, что вопрос этот кажется мне на редкость глупым, и в результате за дерзость получил удар по физиономии.
Разумеется, мы знали о возможности применения колес, ибо чрезвычайно тяжелые предметы, вроде Камня Солнца, передвигали, перекатывая на бревнах, помещенных под ними и спереди. Но такие катки не подходили для перемещения более легких грузов, ибо в наших краях не водилось никаких тягловых животных вроде ваших лошадей, мулов, быков и осликов, которых можно было бы впрячь в колесную повозку. Так что единственными вьючными животными были мы сами. Крепкий носильщик способен, не особо напрягаясь, тащить довольно долго груз почти в половину собственного веса. Если поместить этот груз на колеса, то носильщику придется тянуть и толкать еще и вес тележки, которая на пересеченной местности станет только помехой.
Теперь вы, испанцы, проложили множество дорог, по которым грузы тянут животные, тогда как сами вы едете верхом или идете пешком налегке. Нельзя не признать, что процессия из двадцати крытых повозок, влекомых сорока лошадьми, представляет собой весьма внушительное зрелище. Наш маленький обоз из трех купцов и двенадцати рабов, безусловно, не производил такого впечатления. Зато, перенося все свои товары и большую часть провизии на себе, мы имели самое меньшее два преимущества: нам не приходилось кормить прожорливых тягловых животных и заботиться о них, а наши труды с каждым днем делали нас все выносливее и крепче.
Тем паче что неутомимый Пожиратель Крови заставлял нас постоянно тренироваться: еще до того, как мы покинули Теночтитлан, и потом на каждом привале нам всем, включая рабов, приходилось по его милости выполнять упражнения с копьями. Копье имелось у каждого члена отряда, сам же ветеран нес вдобавок внушительный личный запас боевого вооружения, состоявший из длинного копья, дротика, копьеметалки, макуауитль, короткого ножа, лука и колчана, полного стрел. Пожирателю Крови не составило особого труда убедить рабов, что мы будем относиться к ним лучше, чем разбойники, которые могут их «освободить», так что в интересах самих рабов помочь нам отразить любое нападение. Ну а уж как его отразить, он им покажет.
Переночевав на постоялом дворе Койоакана, мы выступили в путь до рассвета, ибо Пожиратель Крови предупредил, что нам следует пересечь дурные земли Куикуилько до того, как солнце поднимется высоко. Это название означает Место Сладостных Песнопений, но если когда-то там и звучали песни, то это было давно. Теперь же Куикуилько стало бесплодной серо-черной пустыней с бугристой, словно из застывших каменных волн, поверхностью. Можно было подумать, что заклятие какого-то могучего чародея мгновенно заморозило сбегавшую, пенясь и клокоча, с горы воду, на самом же деле то был застывший поток лавы из вулкана Кситли, потухшего и уснувшего столько вязанок лет назад, что когда именно произошло последнее извержение, погубившее Место Сладостных Песнопений, ведали лишь боги. Очевидно, когда-то это был огромный город, однако до наших дней дошло только его название, и о том, что за народ там жил, никто не помнил. Единственным сохранившимся строением была торчавшая над полем застывшей лавы пирамида, отличавшаяся от большинства наших тем, что не имела плоских граней, а представляла собой уступчатый конус, своего рода набор положенных одно на другое и уменьшающихся кверху каменных колец. Сколь бы сладостные песни ни звучали когда-то на этом месте, нынче задерживаться на каменистой равнине в дневное время не стоило, ибо ее пористая лава раскаляется под солнцем, испуская невыносимый жар. Даже ранним прохладным утром пустыня представляла собой не самое приятное место для прогулки. Там не росло даже сорняков, не щебетали птицы, и единственным звуком, который мы слышали, был разносившийся эхом по исполинской чаше топот наших собственных ног.
