Имей мы и вправду намерение заниматься по пути торговлей, нам представилась бы возможность разжиться множеством ценных вещей: жемчужинами в раковинах, глиняной посудой с великолепной глазурью, кухонными принадлежностями, украшениями из меди, серебра, раковин и янтаря, а также превосходными лакированными изделиями, каких не достать нигде, кроме Мичоакана. На изготовление этих покрытых лаком предметов, угольно-черных, с узором, выполненным золотом и яркими красками, уходило немало времени – месяцы, а то и годы, в зависимости от размера, ибо пуремпече делали самые разнообразные вещи, от незатейливых подносов до огромных складных ширм.
В этом краю путешественники могли приобрести все, что там производилось, за исключением таинственного металла. Ни одному чужеземцу не разрешалось увидеть его даже мельком: изготовленное из него оружие и то держали взаперти в арсеналах и выдавали воинам лишь в случае необходимости. Поскольку Мешико так и не удалось выиграть ни одного сражения против пуремпече, вооруженных этим оружием, у нас не имелось никаких трофеев, даже случайно оброненного врагом на поле боя кинжала.
Но если торговлей я в тот раз не занимался, то местных яств, совершенно нам неизвестных или очень редких в наших краях, я и мои люди тогда отведали немало. Особенно запомнился нам медовый напиток из Тлачко, горного городка, сутки напролет наполненного гулом. Земля здесь непрерывно гудела, ибо множество людей, вгрызаясь в почву, добывали оттуда серебро. Однако дрожал в Тлачко и сам воздух над окрестными склонами, сплошь поросшими цветами, постоянно жужжали и роились несметные тучи диких пчел. Пока мужья ковыряли землю, докапываясь до спрятанного в недрах земли серебра, их жены и дети собирали на поверхности золотистый мед. Некоторое его количество они просто сцеживали в сосуды и продавали, а часть урожая высушивали на солнце, отчего мед густел, засахаривался и становился еще более сладким. Кроме того, из меда диких пчел пуремпече готовили хмельной напиток чапари, гораздо более вкусный и забористый, чем наш кислый октли. Однако рецепт его держали в тайне, как и способ получения смертоносного металла.
Поскольку чапари нельзя было отведать нигде за пределами Мичоакана, мы угощались им от души. Кроме того, останавливаясь на постоялых дворах, мы непременно лакомились местными деликатесами – речной и озерной рыбой, лягушачьими лапками и угрями.
По правде сказать, через некоторое время дары моря и озер нам порядком поднадоели, но у этого народа существует запрет на убийство практически всех съедобных животных. Пуремпече нипочем не станет охотиться на оленя, потому что считает его воплощением бога солнца. В его представлении даже оленьи рога похожи на солнечные лучи. Да что там олени: в этой стране нельзя ловить в силки даже белок, потому что их жрецы, такие же немытые и косматые, как и наши, именуются тиуименча, а это слово означает «черные белки». Так что на постоялых дворах нам подавали по большей части рыбу или птицу – дикую либо домашнюю.
На каждом постоялом дворе нам обязательно предлагали особый «десерт». Кажется, я уже упоминал отношение пуремпече к плотским наслаждениям. Иноземцы, в зависимости от своих собственных взглядов, считали это кто мерзкой распущенностью, а кто, напротив, терпимостью, но, так или иначе, хозяева постоялых дворов в Мичоакане были готовы удовлетворить все мыслимые запросы и вкусы гостей. Всякий раз, когда мы заканчивали трапезу в гостинице, хозяин осведомлялся сначала у меня, а потом у моих носильщиков:
– Вам кого на сладкое, мужчину или женщину?
Я предоставил своим людям полную свободу выбора и платил им достаточно, чтобы они могли развлекаться на свой вкус, но сам неизменно от такого «угощения» отказывался. Дома меня ждала Цьянья, и я теперь был уже не тот, что прежде: не стремился попробовать дары всех стран, какие только посещал. Однако мой ответ: «Спасибо, ни то и ни другое» неизменно вызывал вопрос: «Значит, господин предпочитает зеленые фрукты?» Возможно, пришлому искателю удовольствий и впрямь следовало уточнять, кто ему нужен – мужчина или женщина, мальчик или девочка, тем паче что иноземцу было весьма затруднительно различить, к какому полу принадлежит тот или иной местный житель. Дело в том, что у пуремпече бытовал странный обычай: за исключением рабов, все – от высшей знати до бедняков – полностью сбривали на голове волосы и брови и тщательно выщипывали по всему телу растительность – любой, даже едва заметный пушок под мышками и в промежности. Поэтому все туземцы – что мужчины, что женщины, что дети – были совершенно безволосыми, если не считать ресниц. К тому же, несмотря на столь легкомысленное отношение ко всем формам соития, днем местные жители одевались весьма целомудренно: они ходили, кутаясь в многослойные покрывала, и отличить мужчин от женщин удавалось не сразу.
Сперва я предположил, что приверженность пуремпече гладкой безволосой коже объясняется либо своеобразным представлением о красоте, либо просто веяниями моды, но, похоже, за этим крылась их прямо-таки болезненная чистоплотность. Изучая язык этого племени, я выяснил, что в поре имеется не меньше восьми слов для обозначения различных видов перхоти и примерно столько же для обозначения вшей.
К морскому побережью мы вышли возле огромной бухты, наполненной голубой водой и защищенной от буйства волн, и морских штормов полукольцом суши. Там находилось поселение, которое местные жители называли Патамкуаро, а наведывавшиеся сюда из Мешико почтека – Акамепулько. Оба названия, и на поре, и на науатлъ, имели одинаковое значение и были связаны с заросшими камышом и тростником болотистыми прибрежными низинами. Акамепулько был не только рыболовецким портом, но и торговым центром для живших восточнее и западнее по побережью народов. Приморские жители добирались туда по воде, чтобы продать или обменять на рынке рыбу, черепах, соль, хлопок, какао, ваниль и другие продукты и плоды Жарких Земель.
На сей раз я решил не нанимать лодки, чтобы не впутывать в дело посторонних, и поэтому купил четыре вместительных морских каноэ. Мы полагали, что ввосьмером как-нибудь управимся с суденышками, однако на деле это оказалось не так-то просто. Да и купили мы их с трудом. Привычные нам акали, плававшие по озерам, легко было вырезать из мягкой древесины росшей в наших краях сосны. Но морское каноэ выдалбливалось из тяжелого и твердого красного дерева, и на изготовление его уходил не один месяц. Почти все семьи в Акамепулько использовали свои каноэ из поколения в поколение, и никто не хотел продавать нам акали, поскольку лодки были постоянно нужны местным жителям для рыбной ловли и сбора морепродуктов. Правда, в конце концов я все-таки разжился необходимыми мне четырьмя акали, но это стоило мне долгих напряженных переговоров и гораздо большего количества золотого порошка, чем я предполагал поначалу.
Да и перегонять их на юго-восток оказалось не так-то просто: ведь на одну лодку приходилось всего по два гребца. Все мы имели некоторый опыт вождения каноэ на озерах, а там тоже случались бури, но вот подводные течения и волны приливов, вздымающиеся даже в спокойную погоду, были нам в новинку. Несколько моих закаленных вояк, желудки которых не реагировали даже на самые тошнотворные картины войны, на протяжении двух или трех дней отчаянно мучились морской болезнью. А вот меня, может быть потому, что мне уже доводилось бывать на море, эта напасть миновала. Мы быстро усвоили, что, когда волнение становится особенно яростным и непредсказуемым, нужно не льнуть к берегу, а, наоборот, уходить в открытое море, хотя в шторм находиться вдали от суши Сего Мира и было страшновато. Весь день мы плыли далеко от берега и причаливали лишь на закате, чтобы провести ночь на мягком, но в то же время не колыхавшемся и не уходившем у нас из-под ног прибрежном песке.
