Принц Цимцичу передал распоряжение одному из стражников, тот удалился, и очень скоро в зале появились слуги. Пока они расстилали скатерть, Цьянья накинула на близнецов порванное платье, и мы вшестером расселись вокруг. Как я понял, наследнику редко разрешалось вкушать трапезу вместе с отцом, но он бегло изъяснялся на науатлъ, а у нас обоих, и у меня, и у его отца, хотя мы в основном и понимали друг друга, время от времени все же возникала нужда в переводчике. Тем временем Цьянья помогала кормить Женщину-Пару с ложки: вообще-то сестрички имели обыкновение есть пальцами даже шоколадную пенку и жевать с открытым ртом, что производило не самое приятное впечатление. Правда, застольные манеры самого старика были ненамного лучше. Когда всем нам подали восхитительную белую рыбу – сига, который водится только в озере Пацкуаро, правитель, беззубо ухмыльнувшись, сказал:
– Ешьте, гости дорогие, угощайтесь. Сам-то я теперь могу лишь пить молоко.
– Молоко? – вежливо переспросила Цьянья, уточнив: – Ты пьешь молоко оленихи, мой господин?
И тут ее похожие на крылышки брови удивленно поползли вверх: вошедшая в зал рослая, дородная и совершенно лысая женщина опустилась на колени рядом с ундакуари, задрала блузу и предъявила ему очень большую грудь, которую запросто можно было бы спутать с ее безволосой головой. И всю оставшуюся часть трапезы Йокуингаре, если не задавал вопросы, касающиеся Женщины-Пары, с чмоканьем прикладывался по очереди к гигантским соскам.
Цьянья и принц, старавшиеся не смотреть в сторону старика, вынуждены были отодвинуть свои золоченые и покрытые глазурью тарелки, ибо кусок не лез им в горло. Близнецы, которых это зрелище совершенно не трогало, ели с аппетитом, да и я тоже угощался от души, ибо меня не столько занимали манеры Йокуингаре, сколько один находящийся при нем предмет. Еще войдя в зал, я обратил внимание на копья стражников, наконечники которых были изготовлены из металла, похожего на медь, но более темного оттенка. А потом приметил, что в ременных петлях на поясах правителя и его сына висят кинжалы из такого же материала.
Между тем старик обратился ко мне с долгой путаной речью, суть которой сводилась к тому, нельзя ли как-нибудь раздобыть для него еще одну такую же сросшуюся пару, но только мужского пола. И тут Цьянья, словно ей наскучила эта тема, спросила:
– А что это за восхитительный напиток?
Принц, явно обрадованный этим вмешательством, подался вперед через скатерть и объяснил гостье, что это чапари, продукт брожения пчелиного меда, напиток весьма крепкий, так что с непривычки лучше на него не налегать.
– Как замечательно! – воскликнула моя жена, осушив лакированную чашу. – Но если мед так пьянит, то почему же пчелы никогда не бывают пьяные? – Она икнула и умолкла, видимо, задумавшись о пчелах. Во всяком случае, когда ундакуари попытался возобновить свои дурацкие расспросы, Цьянья громко сказала: – А может, пчелы и пьяные. Откуда нам знать?
С этими словами она наполнила свою и мою чаши, расплескав немного напитка через край.
Старик вздохнул, причмокнув, отсосал еще глоток молока из обслюнявленной груди и громким шлепком дал женщине знать, что эта непристойная трапеза закончена. Мы с Цьяньей поспешно выпили по второй чашке чапари.
– Пора, – заявил Йокуингаре, шамкая так, что его нос и подбородок несколько раз столкнулись.
Его сын подпрыгнул и, обежав скатерть, подскочил к отцу сзади, чтобы помочь тому подняться на ноги.
– Минуточку, мой господин, – сказал я. – Сначала нужно дать Женщине-Паре наставления.
– Наставления? – нахмурился старик.
– А как же, – промолвил я с довольной ухмылкой заправского сводника, – они ведь девственницы и по неведению могут оказаться досадно пугливыми.
– Вот как, – проскрипел он, ухмыляясь в ответ. – Значит, они еще и девственницы, а? Да, тогда надо их подготовить.
Цьянья и Цимцичу, как сговорившись, взглянули на меня с презрением, но я отвел близнецов в сторонку и постарался объяснить девушкам, что им предстоит и чего от них ждут. Это оказалось трудно, потому что говорить мне приходилось быстро и на их родном языке коатликамак, а сестры были на редкость бестолковыми. Но наконец обе, в знак смутного понимания, кивнули, и я, пожав плечами, подтолкнул девушек к ундакуари.
Без возражений они стали подниматься с ним вверх по лестнице, причем даже помогали старику взбираться вверх. Со стороны это выглядело так, словно краб помогал жабе. Когда они уже почти добрались до балкона, «жаба» обернулся и крикнул что-то сыну на поре настолько сипло, что я не уловил ни слова. Цимцичу послушно кивнул отцу, потом повернулся к нам и предложил проводить меня и Цьянью в отведенные для гостей покои. Моя жена лишь икнула, а я сказал, что мы действительно устали и не прочь отдохнуть. После чего встали и последовали за принцем к лестнице на другой стороне зала.
Так уж вышло, что там, в Цинцинцани, в первый и единственный раз в нашей супружеской жизни мы с Цьяньей спали с кем-то, кроме друг друга. Но, пожалуйста, не забудьте, почтенные братья, что мы оба в тот вечер слегка опьянели от крепкого чапари. Да и вообще, это было не совсем то, что можно подумать.
Накануне отъезда я попытался рассказать жене о похотливости, сластолюбии и даже извращенности пуремпече, и мы с ней договорились принимать любые формы гостеприимства хозяев с пониманием, но от особых услуг отказываться с вежливой решимостью. Нам казалось, что мы предусмотрели все, однако когда особого рода гостеприимство действительно было нам оказано, мы не отклонили его, ибо оно, хотя впоследствии ни я, ни Цьянья так и не могли решить, была то уловка или же забота о гостях, оказалось просто восхитительным.
Поднимавшийся впереди нас на верхний этаж Цимцичу оглянулся и, подражая моей своднической ухмылке, поинтересовался:
– Угодно ли благородному воителю и его спутнице занять отдельные комнаты с отдельными постелями?
– Конечно нет, – холодно откликнулся я, прежде чем принц успел предложить нам еще и отдельных партнеров или что-нибудь столь же неприличное.
– Стало быть, супружеская спальня, мой господин, – заключил он вполне добродушно. – Правда, –
