– Питца, это я? Что скажешь, похожа?
– До самой последней ямочки на щеке, моя госпожа. И глаза твои, тут уж никто не ошибется.
Только после этого юная принцесса соблаговолила рассмотреть рисунок и милостиво улыбнулась:
– Да, это и вправду я. Я очень красивая. Спасибо, Выполняй. Скажи, а ты умеешь изображать только лицо или тело тоже?
– О моя госпожа, я умею изображать жесты, облачения, эмблемы и знаки достоинства...
– Меня все это не интересует, я спрашиваю про тело. Ну-ка нарисуй меня.
Служанка Питца издала сдавленный крик, а у малыша Коцатля отвисла челюсть, когда Жадеитовая Куколка без тени смущения и малейшего колебания сняла с себя все свои украшения и браслеты, сандалии, блузку, юбку и даже нижнее белье.
Питца отошла в сторону и спрятала покрасневшее от смущения лицо в оконной занавеске, а Коцатль, похоже, и вовсе потерял способность двигаться. Юная госпожа вольготно расположилась на своей кушетке, в то время как я, хоть от волнения и уронил кое-какие свои рисовальные принадлежности на пол, преодолевая смущение, ухитрился довольно строгим тоном сказать:
– Моя госпожа, но это весьма нескромно.
– Аййа, – рассмеялась принцесса, – узнаю стыдливого простолюдина! Ты должен усвоить, Выполняй, что знатная особа не стесняется своей наготы в присутствии рабов, хоть мужчин, хоть женщин. Для нее они все равно что ручной олень, перепел или мотылек.
– Я не раб, – довольно натянуто возразил я, – а для свободного человека созерцание его госпожи, супруги юй-тлатоани нагой является преступлением, караемым смертью. Ну а что до рабов, то они умеют говорить.
– Только не мои, ибо они боятся гнева своей госпожи больше любого закона или владыки. Питца, а ну покажи Выполняю свою спину.
Служанка заскулила и, не поворачиваясь, спустила блузу, продемонстрировав свежие рубцы от ударов. Я покосился на Коцатля: он тоже все увидел и все понял.
– Давай, – промолвила Жадеитовая Куколка, улыбаясь своей слащавой улыбкой, – садись как тебе угодно близко и нарисуй меня всю, с ног до головы.
Я повиновался, хотя моя рука и дрожала так, что мне часто приходилось стирать линию и рисовать ее заново. Признаюсь, дрожь эта объяснялась вовсе не страхом или смущением, нет, тут дело было совсем в другом. Лицезрение обнаженной Жадеитовой Куколки повергло бы в дрожь кого угодно. Наверное, ее правильнее было бы назвать Золотой Куколкой, ибо кожа девушки имела цвет золота, а тело, в каждом своем изгибе, в каждой выпуклости или углублении, было совершенным, без малейших изъянов, словно вышло из-под резца великого ваятеля. Я не мог не заметить, что и размер, и цвет ее сосков свидетельствовали о страстности натуры. Я изобразил свою госпожу в той свободной позе, в которой она расположилась на кушетке, небрежно опустив одну ногу на пол. Руки она закинула за голову, чтобы еще выгоднее подчеркнуть красоту груди. И хотя я не мог не видеть (да признаться, не мог и не запомнить) некоторые, особо интимные места, чувство приличия заставило меня изобразить их несколько смазанно, скорее намеком. Что вызвало крайнее неудовольствие Жадеитовой Куколки:
– Все бы ничего, но что это за расплывчатое пятно у меня между ног? Ты такой щепетильный, Выполняй, или просто не знаешь, как устроено женское тело? Неужели не ясно, что мое лоно, святая святых моего тела, заслуживает самого пристального внимания и детального изображения?
Встав с кушетки, она подошла ко мне (я сидел на низеньком табурете) почти вплотную и пальцем обвела места, о которых только что говорила и которые выставила на обозрение.
– Видишь, как эти нежные розовые губы смыкаются здесь, впереди, обнимая это маленькое ксаапили, утолщение, похожее на жемчужину, которое – ооо! – реагирует на любое, самое легчайшее прикосновение?
Я весь покрылся потом, служанка Питца зарылась в занавески, а бедняга Коцатль, сидевший в углу на корточках, казалось, не мог ни говорить, ни двигаться.
– Ладно, Выполняй, не дрожи ты так. Я не собираюсь ни дразнить тебя, молодой ханжа, ни испытывать твое искусство рисовальщика. Мне и так все ясно, и сейчас ты получишь задание.
Красавица повернулась и щелкнула пальцами, призывая служанку.
– Эй, Питца, кончай прятаться! Выходи и одень меня.
Пока служанка ее одевала, я поинтересовался:
– Моя госпожа желает, чтобы я нарисовал чей-нибудь портрет?
– Да.
– Чей же?
– На свое усмотрение, – ответила Жадеитовая Куколка и, когда я озадаченно заморгал, пояснила: – Ты должен понимать, что при моем положении было бы неприлично, гуляя по дворцу или передвигаясь в паланкине по городу, указывать при всех на того или другого человека и говорить: «Вот этого!» К тому же, случается, зрение меня подводит, так что я могу проглядеть кого-нибудь действительно привлекательного. Я имею в виду мужчину, конечно.
– Мужчину? – тупо переспросил я.
– Я хочу, Выполняй, чтобы ты повсюду носил с собой листы бумаги и мелки. И как только тебе повстречается, где угодно, красивый молодой мужчина, ты должен будешь запечатлеть для меня его лицо и фигуру. – Она хихикнула. – Можешь не раздевать его. Я хочу получить как можно больше рисунков самых разных мужчин, столько, сколько ты сможешь сделать. Но при этом никто не должен знать, зачем ты их рисуешь и для кого. Если тебя спросят, скажи, что ты просто практикуешься в своем искусстве.
И с этими словами госпожа кинула мне обратно два рисунка, которые я только что сделал.
– Это все. Ты можешь идти, Выполняй! Вернешься, когда сможешь показать мне подходящую
