Тлатли. – Если один из вас выступит вперед и публично попросит ее руки...
Оба друга отвели глаза.
– Понимаю, для этого требуется храбрость. Да и без насмешек тут не обойдется: конечно, нежданно объявившегося жениха сочтут именно тем, кто и обесчестил Тцитци. Но брак все покроет и защитит мою сестру от любых посягательств со стороны Пактли. Это спасет ее, Чимальи! Это будет благородный поступок, Тлатли! Я прошу вас, я просто умоляю!
Друзья снова посмотрели на меня, но теперь уже не растерянно, а печально. И Тлатли заявил от имени обоих:
– Мы не можем, Крот. Правда не можем. Ни я, ни Чимальи.
Такой ответ не только обидел и разочаровал меня, но вдобавок еще и озадачил.
– Что значит – не можете? Уж говорили бы откровенно, что попросту не хотите связываться!
Друзья стояли передо мной плечом к плечу, коренастый Тлатли и стройный как тростинка Чимальи. Посмотрев на меня с сочувствием, они снова переглянулись, и во взглядах их было нечто такое, чего я никак не мог понять.
Потом они робко взялись за руки, сцепили пальцы и снова воззрились на меня. Теперь уже с вызовом.
– О! – подавленно выдохнул я и, помолчав, добавил: – Простите меня, ребята. Мне не следовало настаивать. Какой же я дурак!
– Да что там, Крот, мы свои люди, – сказал Тлатли. – Но нам бы не хотелось, чтобы о нас пошли сплетни.
– Но в таком случае, – возобновил я свои попытки, – что мешает вам просто совершить брачную церемонию? А потом...
– Я не смогу этого сделать, – сказал Чимальи со спокойным упорством. – И Тлатли тоже не позволю. Такой поступок был бы слабостью, пятнающей то чувство, которое мы испытываем друг к другу. Постарайся взглянуть на это таким образом, Крот. Представь, что кто-нибудь предложил бы тебе жениться на одном из нас.
– Ну, такое предложение шло бы вразрез со всеми законами и обычаями. Но взять в жены Тцитци – это же совсем другое дело. Брак был бы чистой формальностью, Чимальи, а потом...
– Нет, – сказал он и добавил, не знаю уж насколько искренне: – Нам очень жаль, Крот.
– Мне тоже. – Я вздохнул, повернулся и пошел домой.
Однако я не собирался так просто отказываться от своего плана: я по-прежнему надеялся убедить одного из друзей совершить то, что, по моему глубокому убеждению, пошло бы на благо всем нам. Брак избавил бы сестру от нависшей над ней опасности, Тлатли и Чимальи – от возможных подозрений относительно характера их дружбы, а меня самого – от того, что наши с Тцитци непозволительные отношения рано или поздно выйдут наружу. Муж мог бы открыто привозить ее с собой, приезжая в Тескоко, и тайно приводить ко мне на свидания. Чем дольше я размышлял, тем все более идеальным вариантом казался мне этот план. Да Чимальи и Тлатли – просто эгоисты, если отказываются от этого брака под тем предлогом, будто это может запятнать их собственную любовь! Я должен убедить их, а если понадобится, то и припугнуть разоблачением. Я решил непременно вернуться к этому разговору и добиться своего, однако, как вскоре выяснилось, было уже слишком поздно.
В следующую ночь Тцитци снова не пришла домой.
Несмотря на это, я заснул, и снились мне не стервятники, а мы с сестрой и огромный кувшин для воды, на котором сохранился отпечаток окровавленной ладони Чимальи.
Этот сон вернул меня в те «скрытые дни», когда Тцитци нарочно уронила и разбила кувшин с водой, чтобы у нас с ней возник повод отлучиться из дома. Вода растеклась по полу и забрызгала мне лицо. Я проснулся посреди ночи и обнаружил, что оно действительно влажное, но не от воды, а от слез.
На следующее утро за нами прислали из дворца правителя. Причем, как ни странно, гонец сообщил, что владыка Красная Цапля и господин Весельчак желают видеть вовсе не главу семьи, как это можно было бы предположить, но нашу мать. Отец дожидался ее возвращения молча, понурившись, избегая встречаться со мной взглядом. Когда мама вернулась, лицо ее было бледным, а руки, пока она снимала с головы и плеч платок, дрожали; однако от былой ее подавленности не осталось и следа. Матушка вовсе не выглядела женщиной, пережившей утрату и убитой горем.
– Дочь мы, похоже, потеряли, однако это еще не значит, будто мы потеряли всё, – промолвила она.
– В каком смысле – мы потеряли Тцитци? – спросил я.
– Ну, она так и не явилась во дворец, – ответила мать, не глядя на меня. – Обманула охранявших ее храмовых прислужниц и сбежала. Бедный Пактцин, он от всего этого едва не лишился ума. Когда ему доложили о побеге, он велел искать беглянку по всему острову, но Тцитци так и не нашли, а один птицелов сообщил, что у него украли каноэ. Помнишь, – обратилась она к отцу, – как твоя дочь однажды пригрозила, что именно это и сделает: украдет акали и сбежит с острова?
– Да, – отозвался он безучастно.
– Так вот, похоже, Тцитци так и поступила. А поскольку угадать, куда именно она направилась, невозможно, Пактли пришлось отказаться от поисков. Сердце его разбито, как и наши сердца. – Это была настолько явная ложь, что мать поспешила продолжить, прежде чем успел заговорить я: – Увы, придется смириться с тем, что беглянка потеряна для нас навсегда. Тцитци всегда была очень своевольной, к тому же она сама виновата в том, что случилось. Так что вряд ли девчонка осмелится объявиться на Шалтокане снова.
– Не верю ни единому слову! – заявил я, но матушка оставила мою реплику без внимания и продолжила, обращаясь к отцу:
– Правитель, как и Пактли, понимает наше горе и вовсе не считает нас виновными. Что же делать, раз наша дочь оказалась недостойной и своенравной! Знаешь, владыка Красная Цапля мне прямо так и сказал: «Я всегда уважал Кивуна, и мне хотелось бы сделать для него хоть что-нибудь, чтобы смягчить боль утраты.
