вперед, в безграничное будущее. На самом деле у нас оставалось всего лишь несколько лет доблести и славы, и все-таки я рад – даже зная то, что знаю сейчас, – что ничье вторжение не омрачило нам тогда тот великолепный день.
Все утро было посвящено развлечениям. Певцы и танцоры, выступавшие в Доме Песнопений, то есть в том самом здании, где я диктую вам сейчас эти строки, значительно превосходили своим искусством всех, кого мне довелось видеть и слышать в Тескоко, не говоря уж о Шалтокане, хотя, по моему мнению, ни одна танцовщица не могла сравниться изяществом и грацией с моей навеки утраченной Тцитцитлини. Среди музыкальных инструментов преобладали знакомые: «громовые», «божьи» и водяные барабаны, сделанные из тыквы погремушки, а также флейты из тростника, берцовых костей и сладкого картофеля. Однако певцам и танцорам аккомпанировали также и другие, диковинные инструменты, каких мне еще не случалось видеть. Один из них назывался «водные трели» и представлял собой трубку, вставленную в кувшин с водой: когда в трубу дули, инструмент издавал интересные звуки – бульканье, сопровождавшееся эхом. Другой инструмент, тоже духовой, с виду походил на толстое глиняное блюдо. Музыкант не шевелил ни губами, ни пальцами, а двигал лишь головой, дуя в мундштук и тем самым заставляя находившийся внутри «блюда» маленький глиняный шарик перекатываться по ободу – от одного отверстия к другому. Одним словом, ни в музыкантах, ни в инструментах в тот день недостатка не было. Музыка играла так громко, что ее наверняка слышали не только собравшиеся в Теночтитлане, но и все, кто остался дома, на берегах всех пяти озер.
Артисты выступали на нижних ступеньках пирамиды и на специально освобожденной площадке возле ее основания. Когда они уставали и им требовалось отдохнуть, их место занимали атлеты. Силачи поднимали огромные тяжеленные камни или перебрасывали с одной руки на другую обнаженных девушек, словно те весили не больше перышка. Акробаты совершали прыжки, которым позавидовали бы даже кролики и кузнечики, или забирались – по десять, двадцать, даже по сорок человек одновременно – друг другу на плечи, составляя из своих тел некое подобие Великой Пирамиды. Шуты-карлики исполняли гротескные, непристойные пантомимы. Невероятное количество шаров в руках жонглеров образовывало в воздухе петли и замысловатые узоры...
Нет, ваше высокопреосвященство, неправильно думать, что утренние представления были просто способом, как вы выразились, отвлечь народ и смягчить предстоящие ужасы. Уж не знаю, что вы имели в виду, когда пробормотали о «хлебе и зрелищах», но ваше высокопреосвященство сделали неверный вывод о том, что такого рода развлечения не имели непосредственного отношения к предстоящему религиозному ритуалу. Каждый исполнитель посвящал свое выступление богам, которых восхваляли в тот день. А если то или иное представление и не отличалось особой торжественностью, а было, напротив, развлекательным, то делалось это для того, чтобы развеселить божество, привести его в хорошее настроение и таким образом склонить к благожелательному принятию наших последующих подношений.
Все, что происходило в то утро, обязательно имело определенное отношение к нашим религиозными верованиям, обычаям или традициям, хотя это, наверное, и не так просто уразуметь иноземцу, каким является ваше преосвященство. Например, в празднике участвовали токотин, прибывшие по специальному приглашению с побережья океана, из земель тотонаков. Именно там и была изобретена или, возможно, навеяна их богами эта ни с чем не сравнимая забава. Для выступления токотин потребовалось просверлить в мраморе, которым была вымощена площадь, отверстие, куда вставили ствол чрезвычайно высокого дерева, предварительно положив вниз живую птицу. Считалось, что кровь этой птицы должна была придать артистам силы, необходимые для полетов. Да-да, именно для полетов.
Вставленный в отверстие ствол был высотой почти с Великую Пирамиду. На его верхушке находился крохотный, пожалуй не больше чем в один обхват, деревянный помост, с которого свободно свисали крепкие веревки. Пятеро тотонаков взбирались по стволу-шесту на вершину: один нес флейту и маленький, прикрепленный к набедренной повязке барабан. Остальные четверо не были обременены ничем, кроме обилия ярких перьев. Собственно говоря, они были совсем голыми, если не считать этих перьев, приклеенных к их рукам. Добравшись до помоста, эти четверо артистов каким-то непостижимым образом размещались по краям деревянной площадки, в то время как пятый медленно, осторожно поднимался на ноги и вставал в самом центре.
Там, на огромной высоте, на ограниченном пространстве, он начинал пританцовывать, аккомпанируя себе на флейте и барабане – постукивая по барабану одной рукой и закрывая и открывая отверстия флейты пальцами другой. Хотя все собравшиеся внизу, на площади, взирали на это затаив дыхание, в полной тишине, но музыка с такой высоты была почти не слышна. Тем временем остальные четверо токотин осторожно привязывали веревки к своим лодыжкам, чего зрители, опять же, снизу видеть не могли.
Когда все было готово, пританцовывавший человек подавал сигнал музыкантам на площади.
Ба-ра-РУУМ! Разом ударяли все барабаны, гремели все трубы, зрители от нетерпения не могли устоять на месте, а четверо взобравшихся на столб спрыгивали с помоста. Они прыгали прямо в воздух!
Их распростертые руки по всей длине окаймляли перья, причем каждый токотин носил оперение определенной птицы: первый – красного макао, второй – синего рыболова, третий – зеленого попугая и четвертый – желтого тукана. Широко раскинутые руки были подобны распростертым крыльям. Первый прыжок уносил токотин в сторону от столба, но их останавливали обвязанные вокруг лодыжек веревки. В этом-то и заключалась вся хитрость: люди просто упали бы и ударились о столб, если бы не искусный способ переплетения веревок. Прыжок постепенно переходил в медленное круговое вращение вокруг столба, причем все четверо находились на одинаковом расстоянии друг от друга, каждый в изящной позе птицы, зависшей в воздухе с распростертыми крыльями.
В это время человек наверху продолжал танцевать, а музыканты внизу – выбивать завораживающий, пульсирующий ритм. И под этот аккомпанемент четверо людей-птиц описывали все более и более широкие круги, постепенно снижаясь. При этом, подобно парящим птицам, они, меняя наклон крыльев-рук, меняли и свое положение в воздухе – приподнимались или опускались, как будто тоже танцевали. Веревка, удерживавшая каждого токотин, тринадцать раз обвивалась вокруг столба по снижающейся спирали. Совершая последний, самый широкий и стремительный круг, когда тело его пролетало уже над самой мостовой, человек выгибался, отведя крылья назад (точь-в-точь как садящаяся птица), и касался земли ногами. Освободившись от веревки, он невольно пробегал еще некоторое расстояние и останавливался, причем все четверо делали это одновременно. После этого пятый артист, скользя по натянутой веревке, спускался на площадь.
Если его преосвященство счел возможным прочесть некоторые из моих предыдущих рассказов о наших верованиях, ему должно быть понятно, что представление токотин было не просто акробатическим трюком, но символическим действом, каждый аспект которого имел особое значение. Так, нагие оперенные летуны уподоблялись Кецалькоатлю, Пернатому Змею. Четверо артистов, описывавших круги, и танцующий человек посередине представляли наши пять сторон света: север, восток, запад, юг и центр. Тринадцать оборотов каждой веревки соответствовали тринадцати годам нашего ритуального календаря, а четыре раза по тринадцать составляет пятьдесят два, то есть количество лет в одной вязанке. Имели место и иные, более прозрачные символы: скажем, слово «токотин» означает «сеятель». Однако я не стану распространяться о этом, ибо понимаю, что вашему преосвященству не терпится поскорее услышать о самой церемонии жертвоприношения.
Накануне ночью все пленные тлашкалтеки исповедовались жрецам Пожирательницы Скверны, после
