Джефсон с видимым удовольствием выслушал эту историю и долго после того сидел в глубокой задумчивости.
Потом я стал рассказывать ему о кошке моей бабушки.
Это кошка после одиннадцатилетней безупречной жизни, произведя на свет многочисленное потомство (кажется, в живых осталось шестьдесят шесть котят обоего пола, а сколько их погибло тотчас же по рождении, — не могу сказать) вдруг, на склоне своих дней, ударилась в пьянство, и однажды, в состоянии полнейшей невменяемости, была настигнута мстительной Немезидой, в виде фуры пивоваренного завода, под колесами которой самым печальным образом и покончила свое существование. Трагичность этого случая заключается в том, что эта кошка именно пивом и опивалась.
Я не раз слышал от проповедников трезвости и читал в листках руководителей движением трезвенников, будто ни одно животное никогда не выпьет ни одной капли алкогольных напитков, но факты говорят совсем другое. Никому не советую вводить в соблазн своих четвероногих друзей. Я знал одного пони, который… Впрочем, доскажу сначала о бабушкиной кошке.
Причиной нравственного падения этой кошки послужил пивной бочонок, у которого была неисправна втулка; из нее постоянно капало, и поэтому под нее ставилась миска, чтобы не текло на пол. Бочонок стоял в кухне, в углу, где он никому не мешал.
Однажды кошка пришла в кухню и стала искать чего-нибудь попить. Ничего другого не найдя, она ткнулась мордой в миску с пивом и чуточку лакнула, потом приостановилась, посмаковала и еще полакала. Затем она куда-то уходила, но немного спустя снова вернулась и докончила все, что было в миске.
После этого дня она почти не отходила от пивной бочки я чуть не из-под самой втулки подхватывала набегавшие капли; к вечеру же обязательно была «в градусах». Узнав об этом, бабушка стала держать пиво не в бочонке, а в бутылях. Приговоренная таким образом к воздержанию от понравившегося ей напитка, кошка целые полдня изводила всех своим жалобным мяуканьем, затем скрылась и только к ночи вернулась еще пьянее, чем напивалась дома. Куда она ходила и где открыла новый пивной источник, — никто не знал. Регулярно каждый день в определенное время она исчезала, как за нею ни следили, и возвращалась домой, положим, тоже в определенный час, но зато в самом позорном состоянии.
По дороге домой, в один воскресный вечер, она и угодила под фуру, переехавшую ее пополам. Старик, сидевший на фуре, объяснил, что никак не мог предвидеть такого случая, так как он ехал шагом. Кошка, наверное, в этот день хватила через край, и ее мозги были так отуманены, что она, быть может, не только не заметила, что угодила под колеса, но даже путем и не почувствовала последствий этого. По крайней мере, фурманщик уверял, что не слыхал никакого крика и почувствовал только, что одно колесо вдруг точно подпрыгнуло; когда же он оглянулся, чтобы узнать причину, то его глазам представилась печальная картина.
Бабушка приняла известие о погибели кошки гораздо равнодушнее, чем можно было ожидать. Она в последнее время сильно охладела к своей бывшей любимице, разочаровавшись в ее добром поведении. Мы, дети, много плакали над подобранным одним из нас трупиком погибшей кошки и заботливо зарыли его в саду под черемухой, завернув в чистую тряпочку и уложив в сколоченный мною ящик.
Передохнув после этого рассказа, я стал повествовать еще об одной кошке, которая принадлежала моей сестре.
Эта кошка была самым чадолюбивым существом в мире. Она и дня не могла пробыть без того, чтобы кого-нибудь не понянчить. Племени своих питомцев она совсем не разбирала. Если нельзя было достать котят, она охотно брала на воспитание и щенят, и крысят, и, вообще, что попало, лишь бы это было живое и нуждалось в уходе. Если бы ей доверили цыплят, то, я уверен, она и их постаралась бы вскормить с такою же нежностью, как своих собственных отпрысков.
Все силы ее мозга сосредоточивались на чувстве материнства, почему для других надобностей этих сил оставалось очень мало, судя по тому факту, что она всех маленьких зверенышей считала котятами. Однажды мы подложили к ее собственному семейству только что появившегося на свет щеночка, лишившегося своей матери. Это был беленький шелковый шпицик испанской породы. Кошка кормила и лизала его наравне с своими котятами, и страшно была поражена, когда он в первый раз залаял. Опомнившись, она закатила ему по плюхе в каждое ухо, потом села, бросила на удивленного и испуганного щенка взгляд скорбного негодования, смешанного с жалостью, и принялась причитать:
— Хорош ты у меня удался, сыночек! Я надеялась, что ты будешь мне утешением в старости, а ты вот какой озорной: орет, точно свирепый пес, да еще таким голосом, словно у бульдога!.. А уши-то какие: по всему рылу болтаются!.. Вообще хорош, нечего сказать!.. Срам, да и только, что у меня появился такой незадачливый сын.
Щеночек был очень добронравный, покорный и ласковый. Чтобы угодить своей воспитательнице, он научился мяукать, умывать себе рыльце нализанными лапочками и «прилично» держать хвост. Но успехи его плохо соответствовали его доброй воле и стараниям. Не знаю, что было грустнее: его усилия походить на кота или огорчение его приемной матери по поводу того, что он такой выродок. Все же она долго и сильно скучала по своем приемыше, когда мы отдали его одной даме, пришедшей в восторг от прелестного щеночка и выпросившего его себе. В утешение мы дали кошке новорожденную белочку. Кошка и ее приняла с большою радостью, вероятно, также считая котенком… Впрочем, это я предполагаю так, с обыденной человеческой точки зрения. Очень может быть, что она совсем не разбирала племени своих питомцев, как я уже сказал.
Во всяком случае, белочка сделалась ее любимицей. Воспитательнице нравились серая кошачья окраска белочки и ее пышный хвост. Тревожило ее только то, что белочка постоянно закидывала этот хвост выше своей головы, причем его кончик устраивала дугой. Много хлопот было бедной кошке с этим хвостом. Придерживая непокорный хвост одной лапкой книзу, она старательно лизала его, надеясь таким путем справиться с его излишней «топорщливостью». Но лишь только она снимала с него лапку, как он снова круто взвивался над головой белочки, и бедная кошка, все труды которой пропадали без всякой пользы, даже вскрикивала от огорчения.
Как-то раз эту кошку пришла навестить соседская мурлыка, и между подругами произошла следующая беседа:
— Цвет у нее вполне приличный, — заметила соседка, не имея сказать чего-либо лучшего о казавшейся ей подозрительной кошечке, которая сидела на задних лапках, с завернутым через голову хвостом, а передними расчесывала свои длинные усы.
— Да, цвет у нее очень хорош, — с гордостью подтвердила воспитательница белочки.
— Лапы вот только не такие, какими следовало бы быть им, — продолжала соседка.
— Да, лапы действительно немножко… не того, — задумчиво говорила воспитательница. — Тонковаты…
— Ну ничего, после, может быть, пополнеют, — с деланым участием утешала соседка.
— Разумеется! — подхватывала обрадованная воспитательница. — Конечно, когда она подрастет, и лапы поправятся… А что ты скажешь насчет ее хвоста? Видала ли ты когда-нибудь более изящный хвостик?
— Хвост ничего себе, красивый, пышный… Но зачем же она все закидывает его через голову?
— Не знаю. Сама никак не могу понять, отчего это. Допрашивала дочку на этот счет, но и она не может путем ничего объяснить. Только одно и твердит, что он у нее сам собою всегда принимает такое положение. Чего-чего только я ни делала, чтобы выпрямить его, — ничто не помогает. Надеюсь только на одно: со временем он отвердеет и выпрямится.
— Хорошо, если так, а то неловко как-то смотреть, — рассуждала соседка. — Положим, и у нас полагается задирать хвосты, но только перед нашими хозяевами, чтобы этим оказать им особенную честь. Ходить же постоянно с завернутыми хвостами… не совсем удобно.
— Конечно, конечно! — с скрытой грустью соглашалась воспитательница. — Думаю, когда-нибудь да вылижу ей этот несчастный хвост так, что он перестанет топорщиться, хотя это довольно трудная задача: слишком уж много потребуется лизанья для такого пышного хвоста.
По уходе соседки наша кошка чуть ли не целых три часа подряд прилизывала хвост белки, но когда, вполне убежденная, что теперь уж, наверное, достигла цели, сняла лапку, хвост по-прежнему взвился кверху, и она смотрела на него с таким отчаянием, какое могут понять только родители, видящие, что их
