цилиндр и ударился головой о дверную притолоку, цилиндр слетел и покатился по земле. Тото даже не заметил цилиндра, потому что был занят тем, что смахивал пыль со своих гипсовых статуй, которые были почти все одинаковы и изображали девушку с чуть поднятой ножкой и голубкой в руке.
Тото очень любил эти статуи для украшения садов, особенно одну из них, на которой не было ни малейшей трещинки, ни малейшей царапинки, она вышла абсолютно гладкой и блестящей.
Я не скажу, что он был в нее влюблен, но, несомненно, в голову ему довольно часто приходила такая мысль: «Вот если бы на свете жила такая женщина, как эта, я был бы по-настоящему счастлив». Тото все еще созерцал статую, когда его окликнули.
— Тебя тут спрашивают, — сказал Биб.
Тото увидел двух мужчин в черном, в жестких целлулоидных воротничках.
— Мы курьеры, — сказали они. В руках у них была какая-то бумага.
— Земля эта принадлежит синьору Мобику, нужно немедленно ее освободить. Все должны быть отсюда выселены.
Тото прямо остолбенел. Он попытался изложить им свои доводы, но они торопились и его не слушали.
— Никаких разговоров, — сказали они. — К завтрашнему дню тут не должно остаться ни одного человека. — И ушли.
— Это невозможно, — сказал Элеутерио. — Неужели при помощи одной такой маленькой бумажки нас могут отсюда выселить?
— Нет, это невозможно, — подтвердили остальные.
Никто не стал больше об этом и думать, и все направились к маленькой площади, где по воскресеньям собирались обитатели поселка. Опустился тихий летний вечер, и особенно отчетливы стали все, даже самые малейшие, шумы, какие-то шорохи, которые слышатся и вокруг настоящих каменных жилищ. Дым, поднимавшийся в небо из труб разбросанных тут и там крестьянских домов, придавал долине вид поля битвы, представшего перед взором оглохшего человека.
Глава четвертая
Все разместились на густо заросшем травой склоне; то и дело кто-нибудь вдруг вскакивал: его начинала щекотать попавшая в нос или ухо травинка. Они неспешно беседовали в течение долгих часов, глядя, как над Бамбой непрестанно вспыхивают зеленые зарницы, которые слали в небо бесчисленные троллейбусы.
Когда солнце ушло с лужайки на склоне, воздух словно превратился в воду. Некоторые бездомные, озябнув, побежали на соседний пригорок, потому что верхушку его еще грели солнечные лучи, но сумрак, словно пригнув траву, добрался и туда. Обитатели лачуг глядели на ползущие тени чуть ли не с испугом, тщетно про себя заклиная их: остановитесь! — и отступали перед ними шаг за шагом, стремясь остаться как можно дольше на солнце, будто впервые в жизни заметив, что день сменяется ночью, которая может продлиться вечно. Солнце скрылось, но вскоре вновь показалось за кучей мусора в виде оранжевого прямоугольника площадью десятка в два квадратных метров. Биб, Мим и другие сразу же кинулись туда, с радостными криками купаясь в этих последних лучах заката, облепленные мошкарой; они изо всех сил упирались ногами в освещенную солнцем землю в надежде удержать свет. На этом островке они ощущали уверенность в завтрашнем дне, тогда как их стоящие вокруг товарищи уже погружались в пучину серой тьмы. Но солнце так быстро ускользнуло сквозь щели соседнего забора, что те, кто хотели продолжить преследование, вновь были вынуждены отказаться от своего намерения: солнце теперь можно было догнать только взглядом. Оно искрой блеснуло на каком-то черепке и огромным прыжком, задевая за верхушки деревьев, скрылось за лесом, который сразу погрузился в ночь и стал казаться еще выше.
Остальные между тем не отрывали глаз от неба; оно было пока что совсем светлое, и это создавало у бездомных иллюзию, что вокруг еще день. Но подбирающаяся снизу темнота уже ползла у них по ногам, грозя вскоре поглотить их целиком. В небе же происходила битва облаков: антилопа против быка или коровы; на первый взгляд это был бык, но, когда облако проплывало по чистому просвету неба, взору открылись во всей красе даже не одно, а целых два тугих вымени, которые, лопнув, залили бы светом весь город. У антилопы, стройной и четко очерченной, голова была увенчана маленькими рожками, их окружали небольшие облачка, стремившиеся тоже стать каким-нибудь животным или предметом. Иногда, например, очень легко превратиться в озеро, в лодку или в замок — достаточно слабого дуновения ветерка.
Ну как уследить за происходящим в небе: только поймешь, что напоминает тебе то или другое облако, как оно тут же меняет свою форму. Какие-то шары, похожие на круглый, туго набитый живот, вертелись вокруг собственной оси, потом, дымясь, сливались друг с другом, и в дымке появлялись и исчезали спины, хвосты, ноги. Антилопа плыла навстречу корове, по-видимому даже не подозревая о грозящей ей опасности; когда она приблизилась, уже безногая, почти вплотную к коровьей морде, то зажмурила от страха свой кобальтовый глаз. Корова поджидала ее на темнеющем лугу, и рот ее был распахнут, как пасть кита, — но вместо рыб в эту разверстую бездну влетали кудрявые облачка — небесные барашки.
Бездомные разделились на два лагеря — одни были за антилопу, другие — против; кто-то даже уверял, что если бы антилопа превратилась в огромного удава, то она несомненно проглотила бы корову.
Но пока они спорили, острая мордочка антилопы, которой немного помогал и ветер, насквозь продырявила широкую морду коровы, и та начала рассыпаться на куски. Громкие аплодисменты приветствовали победительницу. В то время как голова антилопы продолжала одна-одинешенька свой бег по небу, туловища недавних врагов все еще сражались — движения их были беспорядочны и замедленны, как во сне. Вскоре от этой колышущейся массы осталась всего лишь узкая полоска, нечто вроде мола, что, отделясь от хаотичного нагромождения облаков, далеко вдавался в зияющую пустоту неба; и как сказал Тото, глядя на этот белоснежный мол, хочется даже броситься с него вниз головой, если бы не страх повиснуть на железных пиках оград, выстроенных вдоль лепящихся друг к другу бесчисленных огородов.
Позднее Тото стал рассказывать своим товарищам о тайнах неба.
— Вот, — сказал он, — небо, а каждый метр неба кишит миллионами солнц, каждое же солнце окружено миллионами звезд. Если бы люди, миллиард людей, взялись подсчитать количество звезд на небе, а потом сложили бы вместе все свои итоги, то мы не получили бы и одной миллиардной части всех звезд, которую содержит одна миллиардная часть неба… Даже если бы в течение миллиарда лет…
— Хватит! — закричал в ужасе Мим.
И Тото, который только начал развивать свою мысль, был вынужден прервать объяснения, чтобы не напугать остальных присутствующих.
— А почему бы нам не поговорить о шелковичных червях? — вдруг предложил Элеутерио.
— О шелковичных червях? — переспросил кто-то из бездомных.
— Ну да, о шелкопряде. Мы провели за беседой столько вечеров, но ни разу еще не говорили о шелковичных червях. Вот состаришься, а о некоторых вещах так и не поговоришь.
— У меня на плече большой фурункул, — влез в разговор молодой Иларио.
У Иларио была мания самоунижения, и, чтобы себя унизить, он говорил всем в лицо такое, на что никто другой бы не решился.
— А я очень рассеян, — сказал Рек. — Приходится записывать на листке все, что хорошо, и все, что плохо, а листок этот я прикрепляю к спинке кровати.
Элио стал рассказывать какой-то старый анекдот, причем, как всегда, смеялся первым. Только открыв рот, он начинал хохотать так, что еще ни разу не досказал до конца ни одного анекдота.
Эузебио вспомнил, как однажды неожиданно решил поехать в родную деревню за тем лишь, чтобы съесть кусок хлеба. Это вызвало недоверчивые возгласы. А вот я ему верю: иногда человек ощущает просто неотложную необходимость положить в рот что-нибудь такое, что ел в детстве, в своем родном краю.
Все замолчали, и эта короткая пауза позволила Фламбу произнести во весь голос новое слово. У него
