рассчитывал, что этими силами сумеет провести мощную контратаку. Вскоре такая возможность представилась. Соперник совершенно неожиданно сделал довольно странный ход, который вроде бы несколько ослабил давление его фигур на остатки армии черных.
Хулио улыбнулся. Он понял, что противник просчитал ситуацию, собрался заманить Николаса в ловушку и поставить ему мат в шесть ходов. Первые три из них, на вид безобидные, перекрыли черному королю все пути к отступлению. Нико, жаждавший возможности перейти в наступление через бреши, вскрывшиеся в боевых порядках противника, даже не заметил, сколь серьезная угроза нависла над ним.
Финал не заставил себя долго ждать. Три шаха последовали один за другим, а четвертый оказался последним. У Нико не осталось простора для маневра. Ему просто нечем было прикрыть своего короля от угрозы со стороны противника.
Омедас прямо физически почувствовал, как мальчишку буквально затрясло от злости и ощущения собственного унижения. Впрочем, на этот раз Нико сумел сдержать свои эмоции. За все время эндшпиля, столь печального для него, он не издал ни звука. При этом лица своего противника мальчик не видел и, в общем-то, мог бы позволить себе какие-нибудь нелицеприятные высказывания и гримасы.
— Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком, — заметил Хулио. — Не доводи игру до поражения через серию шахов и мат. Не унижай себя этой долгой болезненной агонией, сдавайся, когда становится понятно, что ничья тебе уже не светит.
— А почему в этом случае не действует правило «бороться до конца»? — возмущенно воскликнул Николас.
— Ты ошибаешься, если думаешь, что следование этому принципу является единственным подтверждением подлинной храбрости. Нет смысла продолжать борьбу в безнадежном положении и дожидаться мата. Не позволяй противнику решать твою судьбу. Выбор остается за тобой. Настоящий король, честный и достойный, всегда умеет признать поражение и уходит с трона с достоинством самурая, то есть вовремя и, в общем-то, непобежденным.
Нико задумчиво кивнул, явно по-прежнему переживая свой проигрыш.
Кораль решила поддержать его хотя бы морально.
— А я вижу эту ситуацию немного иначе, — сказала она. — По-моему, этот проигрыш можно воспринимать как победу. Все-таки ты вызвал на поединок игрока заведомого более старшего и опытного. Так что я не вижу повода утешать тебя, скорее наоборот — признаюсь, что горжусь тобой.
Омедас подсел к компьютеру и в ускоренном режиме воспроизвел всю партию от начала до тринадцатого хода. Кораль тоже подошла к столику и наклонилась поближе к компьютеру. При этом кончики ее волос коснулись щеки Хулио. Кроме того, чтобы удержать равновесие, ей пришлось опереться рукой о его плечо. Омедас почувствовал, как волна какого-то внутреннего жара прокатилась по всему его телу. Причиной такой реакции был не столько этот случайный физический контакт, сколько возникшая у него твердая уверенность в том, что Кораль сделала все это сознательно, не то дразня его, не то всерьез соблазняя.
Хулио глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться на своем пациенте.
— Вот, Николас, смотри, — произнес он, указывая на виртуальную шахматную доску. — В этот момент твоя судьба была решена. Такое положение называется непреодолимой угрозой. Ситуация, прямо скажу, не из приятных. Это то же самое, что в бою оказаться на линии вражеского огня. Пытаться защищаться от фигур противника, угрожающих тебе, все равно что увернуться от градин, стоя под открытым небом. Что бы ты ни предпринял, все оказывается бессмысленно. Выхода нет, бежать некуда, в общем — позиция безнадежная.
— Это же какая-то паранойя!
— Именно так. Паранойя в медицинском смысле — навязчивое ощущение, преследующее тебя. Порой ты даже угрозу толком не видишь, не можешь проанализировать, но интуитивно чувствуешь ее. С каждым ходом это ощущение становится все сильнее. Так бывает не только в шахматах, но и в жизни. Понимаешь, о чем я говорю?
Нико задумался.
— Я, конечно, в шахматах мало разбираюсь, — вмешалась в разговор Кораль. — Но то, что вы называете непреодолимой угрозой, мне хорошо знакомо. Это ощущение постоянной неустойчивости, неуверенности и страха. Ты чувствуешь, что на тебя нацелено какое-то оружие, но не видишь его, даже не знаешь, ствол это или клинок, выстрелят в тебя или нанесут укол в сердце. От этого становится еще страшнее.
— Хорошее описание, — заметил шахматист.
— Когда такое начинается, становится так плохо, что ты уже мечтаешь о том, чтобы удар наконец нанесли, лишь бы не житье этим кошмарным ощущением, — добавила Кораль. — Все равно ни мира, ни покоя в такой жизни не остается.
— Спрашивается, что нужно делать, когда игра складывается таким образом? Соображаешь? — поинтересовался Хулио у Николаса.
— Лучше сдаться, — недовольно кивнул тот.
Кораль облегченно вздохнула, улыбнулась сыну и мысленно взмолилась о том, чтобы он произнес эти слова не из желания порадовать ее или понравиться Хулио, а искренне, потому что их доводы действительно убедили его.
Хулио, опьяненный близостью Кораль, решил стряхнуть это ощущение и резко откинулся на спинку стула. Женщине пришлось отклониться. Она села рядом с сыном. Только сейчас Хулио заметил, что с момента их предыдущей встречи между матерью и сыном явно восстановились более близкие и доверительные отношения, какими они были, судя по рассказам, в годы раннего детства Николаса.
— Он очень хочет, чтобы ты записал его в клуб. Ему же все это так нравится!.. — сказала Кораль, провожая Хулио к выходу из сада. — Шахматы — игра полезная и развивающая. Правильно я говорю?
— Это точно, — согласился он. — Нико, лучше скажи: ты действительно думаешь, что занятия в клубе будут полезными для тебя?
Сын Кораль на некоторое время задумался.
— Да, пожалуй. Я хотя бы научусь лучше играть в шахматы.
Хулио только рассмеялся. Возразить на это совершенно очевидное заявление было нечего. Сам он был уверен в том, что шахматы включали в себя немалую долю чистой математики, не имеющей отношения к реальному миру. Они были в чем-то сродни строительству карточных домиков, которые возводятся долго и терпеливо, а затем разрушаются одним едва уловимым дуновением ветерка. Занятия шахматами действительно могли быть полезны лишь для того, чтобы научиться лучше играть.
Поэтому в словах Нико, пусть и несколько нелепых на первый взгляд, Омедас видел вполне зрелое и не лишенное изящества рассуждение. Он хотел было засвидетельствовать Нико свое согласие в этом вопросе, но мальчик уже развернулся и ушел в сторону дома. Кораль на прощание помахала Хулио рукой, и он пошел по тротуару к машине, припаркованной чуть поодаль. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось вернуться и хотя бы еще немного побыть рядом с Кораль.
По дороге он задумался над весьма странной мозаикой, сложившейся перед ним. Шахматы, потерянное детство… Обычно ребенок смотрит на мир словно сквозь туманную дымку собственной невинности и непонимания процессов, происходящих в этой жизни. Для него все вокруг необычно, странно и интересно. Он воспринимает жизнь как спектакль в театре теней, где возможно все, любое колдовство и волшебство.
Затем в его сознание врывается логика. Она похожа на яркую вспышку, на ослепительный свет, обнажающий все связи между людьми и явлениями, выявляющий все недостатки и едва ли не напрочь уничтожающий то волшебство, которым, казалось бы, этот мир пропитан насквозь. Вполне вероятно, что Николас, как, в общем-то, и сам Хулио, стал жертвой преждевременно развитого интеллектуального начала, разрушившего волшебство и чудеса в окружающем мире чуть раньше, чем это считается нормальным. Когда Мэри Поппинс прилетела на зонтике к крыльцу этого дома, ребенка в нем уже не было.
На данный момент эта рабочая гипотеза, объясняющая порочность и странности поведения Николаса, казалась Хулио самой обоснованной и убедительной. Впрочем, у нее был и один серьезный недостаток. В ней все выстраивалось по образу и подобию того, что пережил в своей жизни сам Хулио. Это не могло его
