— Вообще. Я им не верю.
— Не понимаю, — говорит она. — Думаешь, они украдут твои деньги, или что? Банки хотят тебя разорить?
Рой отправляет в рот большой кусок, а вслед за ним пучок лапши.
— Они берут твои деньги и отдают их кому попало. Займы на покупку машин, закладные, да что угодно. А отстегивают тебе за это два процента из своих десяти. Они же крадут у тебя восемь процентов.
— Я совсем не разбираюсь в таких делах, — соглашается Анджела. — У меня в последней четверти по математике трояк. Я знаю только, что дома на все требуется пропасть денег.
Рой поводит плечами. После стрижки короткая щетина на затылке трется о ворот сорочки.
— Мне кажется, она слишком много сняла сзади.
— Она сняла столько, сколько надо. У тебя отличная прическа.
Рой проводит растопыренными пальцами по голове. Ему кажется, что на ней почти нет волос.
— Похоже, меня подстригли под ежик.
— Да нет же. Поверь мне, у тебя отличная прическа. И выглядишь ты великолепно.
Они снова принимаются за ло мейн. Запивают содовой. Наблюдают за людьми, идущими по залу с подносами. Покупатели. Счастливые потребители.
— Ты же не наркоторговец, — говорит Анджела, — скажи?
Лапша застревает у Роя в горле. Он кашляет раз, два. Сплевывает в салфетку. То, что не выплюнул, проглатывает.
— Прости?!
— Для меня это не важно. Каждый зарабатывает себе на жизнь, как может.
— Почему ты так решила? Я не наркоторговец.
— Не очень-то верится, будто ты нашел кучу любителей антиквариата, которые так и бегают за тобой, а при этом их карманы набиты деньгами.
— Сделки такого рода оплачиваются наличными.
— По крайней мере, ты ведь не продаешь наркоту детям. Это уже грязный бизнес. Ты же не продаешь наркоту детям, верно?
— Бога ради, — отвечает Рой, стараясь сдержать себя и не повышать голоса. — Я не наркоторговец.
— А кто же ты тогда?
Вопрос простой, требующий точного ответа. На этот раз она не шутит. Анджела вся подалась вперед.
— Я… послушай, а какая, в принципе, разница?
— Никакой. Просто я хочу знать. Чем ты, Рой,
Он обводит глазами зал. Домохозяйки, колдующие над тарелками с кальцоне.[10] Бизнесмены, переворачивающие шампуры в фондю. Никому, кажется, нет до них никакого дела. Каждый занят собой.
— Я скажу тебе, — говорит Рой, — но после этого мы оставим эту тему и завершим обед?
— Так чем ты занимаешься?
— Давай договоримся, я отвечаю тебе, и больше ни слова об этом, ни слова. Разговор закончен.
— Да. Так чем ты занимаешься?
— Я мошенник.
Глаза Анджелы расширяются, она откидывается на спинку пластмассового стула.
— Круто, — произносит она почти нараспев.
— Да нет, это не круто.
— Так ты жулик.
— Да.
— Обманщик.
— Да.
— Вор на доверии. Кидала. Шулер. Лохотронщик. Мастер впарить.
— Ты неплохо знаешь весь этот жаргон.
— Хожу в кино. Да, папочка, это круто.
— То, чем я занимаюсь, это не кино. Это не забава, это не игра. Это… то, что я делаю, и это по большей части противозаконно. Теперь я рассказал тебе, чем я зарабатываю на жизнь, выполняй условия договора и заканчивай обед.
— Научи меня чему-нибудь.
— Прекрати, Анджела.
— Ну почему, научи.
— Ты что, совсем… я не собираюсь тебя ничему учить.
У Роя пропадает аппетит и желание доедать китайскую пищу. Ему хочется почувствовать, как желчь подкатывает к горлу. Хочется разозлиться на дочь. Она не должна была задавать эти вопросы. Не должна была изъявлять желания обучаться мошенничеству. Но желчь к горлу не подкатывает. И голову не давит.
— Ну хоть одному трюку, — канючит она. — Одному, чтобы я могла применить его в школе.
— Господи, ну прекрати. Я сказал, нет.
— Ну хорошо, я не буду применять его в школе. Я вообще нигде не буду его применять. Клянусь, я просто хочу знать. Я хочу знать, как ты это делаешь, ведь это же так круто…
— Послушай, — говорит он, приподнимая ее со стула и притягивая ближе к себе. Его рука, обвившаяся вокруг ее тела, чувствует мягкость и тепло ее плоти. Пальцы чувствуют упругость ее маленьких бицепсов. — То, что я делаю, вовсе не круто. Вовсе не смешно. Я отбираю деньги у людей настолько глупых, что их деньги сами просятся в руки. А ты слишком хорошая… ты хорошая девочка, и я не собираюсь обучать тебя подобным делам.
Он отпускает ее. Но она не отодвигается назад. На лице недовольная гримаса, надутые губы. Она не опускается на стул, не принимается за еду. Недовольная гримаса, надутые губы.
— Ну все, — говорит он. — Садись и ешь.
Она даже не шевелится, руки безжизненно болтаются вдоль тела, плечи обвисли. Глаза смотрят сквозь него.
— Ладно, — машет рукой Рой, склоняясь над тарелкой с ло мейн. — Продолжай в том же духе. И с тем же лицом. А я голоден.
Не раньше, чем они сели в машину и отъехали от ресторана на четыре квартала, Рой понял, что его точно так же, как когда-то, подвергают наказанию, не разговаривая с ним. А ведь прошли годы. По крайней мере, пятнадцать лет. Он уже едва мог вспомнить, как его наказывали молчанием. Анджела сидит рядом с ним; руки скрещены на груди; неподвижный взгляд устремлен вперед на дорогу. Ни недовольной гримасы, ни надутых губ, только застывший взгляд.
— Куда бы ты хотела поехать еще?
Никакого ответа. Хотя для него молчание — вполне понятный ответ.
— Может, включить радио?
Она даже не шевельнулась. Рой вовлечен в действо. Он сгибается над приборной доской и включает приемник. Крутит ручку настройки. Находит станцию, передающую классическую музыку. Он не любит классику, но уверен, что Анджела любит ее еще меньше. Прибавляет громкость. Музыка заполняет весь салон.
— Если хочешь, я убавлю громкость, — кричит он, перекрикивая музыку, — только скажи.
Ни слова. Рой делает новую попытку.
— Может, опустить стекла? Я могу опустить стекла.
Не дождавшись ответа, он с размаху грохает по выключателю. В машину врывается поток воздуха. Волосы Анджелы развеваются, чуть ли не дыбом встают. Ветер дует ей прямо в лицо, в глаза. Никакой реакции. Чудо, а не ребенок. Ее мамаша давно бы уже закатила грандиозный скандал. Кричала бы, визжала, хохотала — Рой согласен на любой из трех вариантов. Но с Анджелой все иначе. Она гордая, гордая на свой
