с возрастающим пафосом:
— Нет, это вы забыли свой флаг, забыли свою родину, свой народ, свое мужское достоинство — все забыли ради этой гордячки, этой двуличной шпионки и предательницы! Пока вы здесь, ваша жена собирает у себя в Роблесе банду таких же шпионов и изменников, как она сама, — главарей-южан и их толстобрюхих пьяных «рыцарей»! Да, можете улыбаться с важным видом, но я говорю вам, Кларенс Брант, что вы, со всем вашим остроумием и ученостью, как малое дитя, вы ничего не знаете о том, что творится вокруг вас. Но зато знают другие! Об этом заговоре знает правительство, и федеральные чиновники предупреждены. Сюда прислали генерала Самнера, и первое, что он сделал, — сменил командование форта Алькатрас и прогнал друга вашей жены, этого южанина, капитана Пинкни. Да, известно все, кроме одного: где и как собирается эта чудная компания. Об этом знаю только я, и я вам это сказала.
— И я полагаю, — заметил Кларенс, продолжая улыбаться, — что эти ценные сведения вам доставил ваш муж и мой старый друг Джим Хукер?
— Нет, — отрезала она, — мне сообщил это Санчо; один из ваших собственных пеонов, — он больше предан вам и старому ранчо, чем вы сами. Он видел, что там происходит, и пришел ко мне, чтобы вас предостеречь!
— А почему не прямо ко мне? — спросил Кларенс с хорошо разыгранным недоверием.
— Спросите у него! — бросила она со злостью. — Может быть, он не хотел настраивать хозяина против хозяйки. А может быть, думал, что мы с вами по-прежнему друзья. Может быть, — тут она запнулась, понизила голос и принужденно улыбнулась, — может быть, в былые времена он видел нас вместе…
— Очень возможно, — спокойно сказал Кларенс. — Вот ради этих былых времен, Сюзи, — продолжал он, и необычайная мягкость тона совсем не соответствовала его бледности и пристальной жесткости взгляда, — я забуду все, что вы сейчас говорили обо мне и моих близких, говорили с упрямством и нетерпимостью, которые, я вижу, сохранились у вас… вместе с прежней красотой.
Он взял шляпу со стола и с серьезным видом протянул ей РУКУ.
На мгновение она испугалась его непроницаемо-бесстрастной манеры. Когда-то она знала эту черту — его несгибаемое упорство, — знала, что бороться с ней бесцельно. Но все-таки с женской настойчивостью она снова бросилась вперед, готовая расшибить себе лоб об эту стену.
— Вы мне не верите! Хорошо, поезжайте и поглядите сами. Они сейчас в Роблесе. Если вы поспеете на утреннюю карету из Санта-Клары, вы их еще застанете. Хватит у вас смелости?
— Что бы я ни сделал, — ответил он с улыбкой, — я всегда буду признателен вам за то, что вы дали мне случай снова увидеть вас такой, как прежде. Передайте мужу мои извинения. Спокойной ночи!
— Кларенс!
Но он уже закрыл за собой дверь. Выражение его лица не изменилось, когда он снова взглянул на поднос с остатками пищи у двери, на потертый, испачканный ковер и на официанта, который проковылял мимо. По-видимому, он столь же критически, как и до этой встречи, оценивал и тяжелый запах в прихожей и всю эту обветшалую, выцветшую показную роскошь. Если бы женщина, с которой он только что расстался, могла и сейчас наблюдать за ним, она решила бы, что он все-таки не верит ее рассказу. А он чувствовал, что все вокруг — свидетельство и его собственного падения, ибо верил каждому ее слову. За ее сумасбродством, завистью и злопамятством он увидел главное: он обманут, и обманут не женой, а самим собой. Все это он подозревал и прежде. Вот что на самом деле беспокоило его, вот что он пытался оттолкнуть от себя, лишь бы не рухнула вера — не в эту женщину, а в его идеал! Он вспомнил письма, которыми она обменивалась с капитаном Пинкни, и другие письма, которые она открыто посылала видным деятелям Юга. Вспомнил ее настойчивое стремление остаться в усадьбе, намеки и многозначительные взгляды друзей, которым он не придавал значения, как не придавал значения и словам этой женщины. Да, Сюзи не сказала ничего нового о его жене, зато поведала правду о нем самом! И разоблачение пришло от людей, которых он ставил ниже себя и своей жены. Для независимого, гордого человека, обязанного всем только самому себе, это был завершающий удар.
Все тем же бесстрастным голосом он приказал кучеру ехать домой. Обратный путь показался ему бесконечным, хотя он ни разу не пошевелился. Но когда он подъехал к своему дому и взглянул на часы, то увидел, что отсутствовал всего полчаса. Всего полчаса! Войдя в дом, он рассеянно подошел к зеркалу в передней, точно ожидал найти в себе какую-то видимую внешнюю перемену. Затем, отослав слуг спать, пошел в свою комнату, переоделся, натянул высокие сапоги и накинул на плечи серапе; потом постоял минуту, вынул из ящика пару небольших пистолетов «Дерринджер», сунул их в карманы и осторожно спустился по лестнице. В первый раз он почувствовал, что не доверяет собственным слугам. Свет был погашен. Кларенс бесшумно отворил парадную дверь и вышел на улицу.
Он быстро прошел несколько кварталов до извозчичьего двора, с владельцем которого был знаком. Сначала он спросил о лошади по кличке «Краснокожий», затем о ее хозяине. К счастью, и та и другой оказались на месте. Хозяин не стал задавать вопросов состоятельному клиенту. Лошадь — испанскую полукровку, сильную и норовистую, — быстро оседлали.
Когда Кларенс вскочил в седло, хозяин в порыве общительности заметил:
— Я видел вас сегодня в театре, сэр.
— Вот как? — ответил Кларенс, спокойно разбирая поводья.
— Ловко это вышло у артистки с флагом-то, — продолжал хозяин, осторожно пытаясь вызвать Кларенса на разговор. Затем, усомнившись, должно быть, в политических симпатиях клиента, добавил с принужденной улыбкой: — Я так думаю, все это партийная возня; по-настоящему ничего опасного нет.
Кларенс рванул вперед, но эти слова продолжали звучать у него в ушах. Он разгадал причину нерешительности хозяина: вероятно, тот тоже слыхал, что Кларенс Брант по слабости характера сочувствует убеждениям своей жены, и потому не осмелился говорить откровенно. Понял он и трусливое предположение, что «ничего опасного нет». Ведь это же его собственная ложная теория. Он думал, что возбуждение, царившее в обществе, — это только временная вспышка разногласий между партиями, которая вскоре затихнет. Даже сейчас он чувствовал, что сомневается не столько в непоколебимости Союза, сколько в прочности своего домашнего очага. Не преданность патриота, а негодование взбешенного мужа подгоняли его вперед.
Он знал, что если к пяти часам доберется до Вудвиля, то сможет переправиться с пристани через залив на пароме и попасть на карету в Фэр-Плейнс, откуда можно верхом доехать до ранчо. Из Сан-Франциско туда карета не ходит, поэтому у него было больше шансов застать заговорщиков на месте. Выехав из предместий города, он пришпорил Краснокожего и ринулся сквозь дождь и мрак по большой дороге. Путь был ему хорошо знаком. Сперва ему было приятно мчаться вперед, чувствуя, как дождь и ветер хлещут по его поникшей голове и по плечам, ощущать в себе грубую, звериную силу и способность сопротивления; стремительно проноситься через разлившиеся ручьи и мчаться дальше по окраинам топких, болотистых лугов, давая разрядку натянутым нервам. Наконец он сдержал непокорного Краснокожего и перевел его на крупный, размеренный шаг. Потом поднял голову, выпрямился в седле и задумался. Но напрасно! У него не было ясного плана, все будет зависеть от обстоятельств: мысль, что надо предупредить действия заговорщиков, сообщив властям или призвав их на помощь, мелькнула у него в сознании и тотчас исчезла. Осталось только инстинктивное желание — увидеть своими глазами ту правду, о которой твердил ему разум. Заря уже пробивалась сквозь гонимые ветром тяжелые тучи, когда он добрался до Вудвильской переправы, весь забрызганный дорожной грязью и лошадиной пеной, а конь его был в мыле от шеи до крупа. Он даже не отдавал себе отчета в том, как яростно стремится к цели, пока не почувствовал, как у него упало сердце, когда парома на переправе не оказалось.
На миг ему изменило обычное присутствие духа — он только безучастным взглядом смотрел на свинцовые воды залива, ни о чем не думая, не видя никакого выхода. Но в следующее мгновение он увидел, что паром возвращается. Неужели потеряна последняя возможность? Он торопливо взглянул на часы и убедился, что доскакал быстрее, чем надеялся: время еще есть. Он нетерпеливо махнул перевозчику; паром — полубаркас с двумя гребцами — полз томительно медленно. Наконец гребцы спрыгнули на берег.
— Могли бы приехать пораньше, вместе с другим пассажиром. Мы не собираемся мотаться для вас туда-сюда.
Но Кларенс уже овладел собой.
— Двадцать долларов за лишнюю пару весел, — сказал он спокойно, — и пятьдесят, если я поспею на
