предки жили на этой земле много тысячелетий, справить нужду тебе попросту негде.
Вашмен извлек футляр с кольцом из кармана и пустил его по кругу. Стивенс открыл крышку – и его глаза округлились от удивления.
– Приятель, да я видел, как эскимосам хватило на целую жизнь камешка меньшего по размеру. Сколько же ты отвалил за него – стеклянных бус на двадцать четыре доллара да еще и красной фланели в придачу?
Вашмен мягко засмеялся, закрыл футляр и положил в карман, а Стивенс спросил:
– Не иначе как вознамерился вручить ей колечко нынешней ночью.
– Есть такая мыслишка.
Все прошлые месяцы строгой экономии и откладывания по крохам из зарплаты этой ночью принесут свои сладкие плоды. Он уже рисовал в воображении тихую восхищенную радость на лице Лайзы.
Официантка принесла заказанное Вашменом чили и повернулась, чтобы удалиться, но Стивенс удержал ее за запястье:
– Как вас зовут, лапочка?
– Франсина. А вас?
– Бак. Бак Стивенс. – Он произнес это, лихо вскинув голову, так что белокурая прядь упала ему на лоб, и Вашмен с трудом подавил ухмылку. – Вам, случайно, не требуется, чтобы этим вечером кто-нибудь подвез вас до Флагстафа, Франсина?
– Если даже и так, то с чего вы взяли, что этим кем-то непременно будете вы?
Стивенс оживился:
– Ну так как, вас подвезти?
– Чушь! – Она потянулась, чтобы забрать тарелку Вашмена, и белое платье натянулось вокруг пышных грудей. – У меня есть дела и поважней. – Франсина выпрямилась и надменно взглянула на Стивенса. – Но ты можешь вернуться сюда, когда подрастешь.
– В каком именно месте 'подрастешь'? – нахально уточнил Стивенс, и в его глазах заиграли веселые озорные огоньки.
Когда Франсина смеялась, ее глаза превращались в узенькие щелки.
– Ладно, посмотрим, – бросила она, отсмеявшись. – Ты заходи, а там уж мое дело. – И упорхнула прочь.
Вашмен хохотал до коликов в животе. Веселый выдался денек. Прямо-таки отличный, если учесть, что вечером он увидит Лайзу.
Каннингем неуклюже поднялся, и Вашмен дал ему выйти.
– Вы, ребята, уж не засиживайтесь здесь, а не то и впрямь дождетесь бурана, – посоветовал констебль и, волоча ноги в своих ковбойских сапогах, пошел рассчитываться к кассе. За все это время на его физиономии не возникло даже подобия улыбки. Да, непробиваемость белых порой просто поразительна.
– Старая кислятина, – не замедлил сообщить Стивенс.
– Я скажу тебе, сын мой, грядет революция, и мы, индейцы, в ближайшем будущем внесем некоторые перемены в эту тухлую жизнь. Мы намерены указать белому человеку истинный путь к радости. Мы собираемся обучить его тому, что даст ему возможность возвыситься до уровня нашей цивилизации из его нынешнего жалкого дикарского состояния. И когда нам это удастся, наше Бюро прав белого населения выпишет каждому белому мандат на ничем не ущемленные гражданские права, действительные, пока восходит солнце и реки впадают в море.
– Давно пора, кимо саиб.
Облака на западе пока еще не выглядели зловещими, но быстро могли такими стать. Добравшись до окраины города, Вашмен погнал по шоссе на восток в сторону гор. Легкий самолет пролетел в небе на высоте четырех или пяти тысяч футов с назойливым гулом, вызвавшим раздражение у Вашмена: в Неваде и Юте несколько частных контор подрабатывали тем, что доставляли богатых браконьеров в высокогорье Аризоны на низколетящих аэропланах, оборудованных мощными прожекторами, чтобы в ночи ослепить бедное животное, заставив его застыть на месте, пока спесивый 'спортсмен' не убьет его без помех. Затем обычно из конторы выезжал грузовик, чтобы подобрать охотничий трофей, а если его останавливали, водитель клялся и божился, что по чистой случайности сбил зверя машиной. У охраны заповедников, как правило, не было ни времени, ни возможности докапываться до истины, и по большей части летающие браконьеры получали свою добычу.
Этот самолет не походил на охотничий: один из тех двухмоторных 'апачей', что могли принять на борт семь-восемь человек, считая экипаж, и использовались для деловых поездок. Он летел с хриплым гулом на запад, прямо к облакам, возможно направляясь в Лас-Вегас или Рино.
– Не миновать им болтанки, – заметил Стивенс, провожая самолет взглядом.
– Эти ребята обычно знают, что делают, – возразил Вашмен.
Он втайне всегда восхищался пилотами. Ему лишь несколько раз довелось подниматься в воздух, по большей части на больших авиалайнерах, но всякий раз, проезжая мимо частных аэродромов, он не мог оторвать глаз от небольших самолетов и начинал думать: а не поступить ли на платные летные курсы, чтобы потом купить себе лицензию пилота. У дорожного патруля имелось несколько самолетов, и, возможно...
Это была чистая фантазия, пустые мечты. Вашмен привык ощущать под ногами твердую землю и глубоко врос в нее корнями. В армии, после окончания средней школы, он весь срок прослужил в пехоте. Тогда, в пятьдесят седьмом – пятьдесят восьмом, его прогнали от Форт-Блисса до Западного Берлина, но в военных действиях ему не довелось участвовать по причине отсутствия таковых. По возвращении в Штаты Вашмен пытался перевестись в военную полицию, но ему отказали, поэтому, отслужив свой срок, он оставил военную службу и, проучившись два года в колледже во Флагстафе, поступил стажером в дорожный патруль. Сейчас ему было тридцать три года, и он уже проработал копом ровно треть своей жизни, заслужив три благодарности в приказе, два поощрения за храбрость и пять выговоров, занесенных в личное дело.
Не так легко индейцу племени навахо выбиться в люди. Вашмен родился в тридцать восьмом году в одной из четырех слепленных из веток и глины хижин, что принадлежали семейству его деда – бабке, замужним дочерям и их детям – в самом центре шестнадцати миллионов акров малоплодородной земли, отведенных под резервацию 'Уиндоу-Рок'. Еще мальчишкой он носил воду в хижину из колодца, находящегося за четверть мили, а до поселка, где отец Вашмена служил полицейским, надо было топать двадцать пять миль. Тебе никогда не вылезти из долгов, если ты индеец, зато ты быстро учишься никогда и ни на что не жаловаться, ибо это бесполезно. В те дни еще не существовало никаких движений за права индейцев, а отец Вашмена был сильным человеком и не захотел деградировать, воспользовавшись унизительными подачками благотворителей из Бюро по делам индейского населения. У старика была одна вещь, которую никто не мог у него отнять, – здоровое чувство юмора, и оно перешло по наследству к Сэму Вашмену. Нет смысла по новой затевать войны с белыми: куда проще жить в мире со всеми, смеяться, когда есть такая возможность, любить хорошую женщину и гордиться своей работой, поскольку она такая важная. В колледже в одном из психологических тестов был вопрос: 'Как бы вы себя охарактеризовали?' – и из пяти предложенных ответов Вашмен выбрал: 'Добродушный'. Он просто не понимал людей, которые сами себе всячески усложняют жизнь.
Они миновали придорожный оазис Голкомба: с полдюжины сикоморов, стоянка для трейлеров, обветшалый старый мотель, магазин Голкомба и автозаправка с вывеской, мягко говоря не соответствующей действительности: 'Последняя заправка перед пустыней'.
Вашмен устроился поудобнее на сиденье, готовясь к долгой поездке, положил руку на руль, а левый локоть выставил в окно – и тут ожила рация. Бак Стивенс потянулся, чтобы усилить звук: слова были едва слышны из-за шума ветра.
– ...Повторяю: нами получен код десять-тринадцать из Сан-Мигеля. Машина девять-ноль, ставлю вас в известность. Машина девять-ноль!
Вашмен сдернул микрофон с крючка и снял ногу с педали газа.
– Девять-ноль на связи. Девять-ноль на связи. Передавайте... в чем дело?
