Кэтрин Гаскин
Зеленоглазка
КНИГА ПЕРВАЯ
1854
Глава первая
Закончив свой послеобеденный визит вежливости, жена губернатора ушла. Дети вели себя хорошо, сегодня я была ими довольна. Она, как и другие представители мельбурнской знати, часто приходила посмотреть, как я управляюсь с ними. Ведь они носили известнейшую в стране фамилию и являлись наследниками одного из крупнейших колониальных состояний. Наверное, людям казалось невероятным, как это я, приехав сюда совсем девочкой из мануфактурного магазина в Лондоне, вдруг стала им ровней. Но в Новом Свете такое случается до сих пор, случилось тогда и со мной. Все началось тем самым утром, еще в 1854 году, когда по дороге в Балларат я встретила Розу Магвайр.
В то утро я назвалась Эммой Браун. На самом деле у меня было другое имя, но обстоятельства вынудили меня забыть о нем, навсегда схоронив его в той земле.
Мне было восемнадцать лет. Помню, тогда я впервые услышала их голоса, лежа на измятой постели рядом с человеком, который своим пьяным храпом пробуждал во мне отвращение. В утреннем воздухе голоса эти словно сияли чистотой. Было рано, люди едва только потянулись по дороге на прииски, а они уже встали. Их лагерь появился возле таверны еще вчера, но мне пока не довелось их увидеть, потому что этот человек, Вилл Гриббон, прятал меня от посторонних глаз. Я ведь уже один раз пыталась сбежать от него. Сам он сразу же отправился к ним, чтобы объявить, сколько будет стоить разрешение мыть инвентарь и заполнять котлы в излучине реки, протекавшей позади его владений вдоль дубовой рощи. Наверное, никому, кроме Гриббона, не пришло бы в голову брать за это плату. Они не пришли в «Арсенал старателя» ни за едой, ни за поганым виски, которым торговал Гриб-бон. В тот вечер посетителями таверны были лишь два пастуха, направлявшихся в Мельбурн, чтобы спустить там полугодовой заработок.
Я осторожно выбралась из кровати, стараясь не потревожить спящего и не сводя глаз с его лица, неприглядности которого не мог скрыть даже сумрак, пробивавшийся сквозь грязные шторы. Его мясистый подбородок был покрыт десятидневной щетиной; с перепоя он спал с открытым ртом, отчего видны были источенные, гнилые зубы. Я не могла смотреть на него без отвращения и страха. Когда он три дня назад затащил меня к себе в постель, я была еще девица. И он грубо использовал меня, заставив познать весь ужас и позор насилия. Ненависть, которую он пробуждал во мне, была почти осязаемой. Казалось, она стояла рядом со мной, готовая плечом к плечу пойти за меня на бой. Возможно, даже во сне он почувствовал ее угрожающую силу, потому что вдруг зашевелился в попытке проснуться. Я замерла, но вскоре он успокоился, и храп его вернулся в русло прежнего мерного ритма. Тихонько я подошла к окну и слегка приоткрыла штору.
Передо мной был обычный для этих мест пейзаж.
Мне приходилось видеть его множество раз вдоль дороги, ведущей из Мельбурна к приискам, – крытая брезентом повозка с упряжкой волов, разбросанные вокруг костра палатки. Этот небольшой пустырь рядом с таверной «Арсенал старателя» был привычен к подобным обитателям, и Вилл Гриббон был не последним, кто приложил к этому руку; открыв в тенечке под зданием таверны некое жалкое подобие универсального магазина. Здесь он мог восполнить пробелы в торговле спиртным, продав полбарана или какую-нибудь сковородку. Полуразрушенная таверна была не приспособлена принимать постояльцев, в ней только продавался ром. Словно на семи ветрах, стояла она на пересечении главной дороги с грязной извилистой тропкой, ведущей к близлежащим фермам, а вокруг простирались бескрайние деревенские просторы. Название «Арсенал старателя» появилось три года назад, когда стало ясно, что месторождения золота на Балларате, Алек-сандр-хилл и Бендиго были достаточно велики, чтобы обеспечить постоянный приток старателей, следующих мимо таверны и иногда посещавших ее. Три года назад вывеска над «Арсеналом старателя» была кричащей и яркой: теперь же цвета ее поблекли под беспощадным австралийским солнцем и уподобились скупым краскам окружающего ландшафта. В этой природе было слишком много простора, и на ее фоне ветхий, полуразрушенный домик казался жалким и потерянным.
Окно, из которого я смотрела, помещалось в торце, и мне был прекрасно виден весь лагерь. Там находилась семья, а не просто группа мужчин, какие обычно проходили по этой дороге. Семья была большая, как я решила, – ирландская; слов я различить не могла, но по ритму и модуляции голосов узнала знакомые обороты, хотя речь этих людей не была отрывистой, как у многих ирландских иммигрантов. Отец имел богатырский рост и носил черную бороду, и трое взрослых сыновей имели похожие черты. Еще одному, младшему, на вид было лет десять-одиннадцать; у него были светлые прямые волосы, падавшие прямо на глаза. Сначала он пинал камушки у себя под ногами, но потом ему, видно, это наскучило, и он принялся швырять в воздух палку, пытаясь поймать ее на лету. Женщины были совершенно не похожи на тех, каких обычно можно встретить по дороге на прииски. Их было две – мать и дочь, последняя почти что девочка. Обе были в капорах, из-за чего я не могла разглядеть их лиц, но зато отлично видела их платья. Безупречные линии, элегантный и модный покрой – все было слишком изысканным для этих мест; женщины смотрелись здесь явно чужими. Такие нарядные капоры были бы к месту в Мельбурне или даже в Лондоне, но никак не в Балларате. Было сразу понятно, что это не просто проезжавшая к приискам семья старателя. По всем признакам, у этих людей имелись деньги. У них были сытые волы и новая повозка. Печать бедности не коснулась их. Они не кричали друг на друга в грубых и резких выражениях, как это делают люди, уставшие от отчаяния и несчастий. И вообще мне кажется, что на этой дороге, проложенной старателями, сразу видно, кто беден, а кто богат.
Поразмыслив, я пришла к выводу, что это торговцы или какие-нибудь владельцы магазина из тех, что устали жить в Старом Свете и к тому же наслушались сказок о самых крупных золотых месторождениях в мире, по сравнению с которыми меркнет даже Калифорния. Я сама плыла на корабле вместе с иммигрантами и прекрасно знаю, почему люди едут сюда, – одни в погоне за приключениями, другие просто от крайней нужды. Но в конце концов, минуя горную цепь, все они оказываются здесь, в высокогорной золотой стране. На этом этапе и кончается романтика путешествий, а вместе с нею и розовые мечты. Лично для меня все оборвалось здесь, в «Арсенале старателя».
Мать была главной в семье и прекрасно справлялась с этой ролью. В то время как она готовила завтрак, мужчины складывали небольшие палатки и запрягали волов. Мать отдавала почти все распоряжения. Однако девушке, как мне показалось, не было дела до всех остальных. Она задумчиво скатывала одеяла и, видно, не очень-то с этим торопилась. Почему-то никто и не думал делать ей замечания, и даже когда она бросила свое занятие и отвлеклась на что-то другое, то все равно не заслужила ни слова упрека. В долетавших до меня голосах сквозили добродушие и легкая ирония, а один раз послышался даже смех. Я помню, каким удивительным показался мне этот смех. Впервые я почувствовала симпатию к проезжавшим путешественникам. От этих людей веяло неслыханной роскошью.
Я решила, что само небо послало их, чтобы помочь мне выбраться отсюда. Я попрошу их взять меня с собой в Балларат. Если они направляются в другую сторону, то все равно попрошусь с ними. Какая мне разница, куда идти; главное – сбежать из «Арсенала старателя», избавиться от этого Гриббона.
