на укрепленной в мольберте доске изображен будет, как частично это можно видеть теперь, святой Амвросий Медиоланский, в епископском облачении восседающий на троне, и предстоящие ему святые мученики Сатир, Марцелина, Гервасий и Протасий, останки которых этот Амвросий, с гордостью называвший себя собакою ищущей, в разное время обнаружил в пределах города Милана. Настоятель счел нужным добавить, что останки мучеников за христианскую веру дают о себе знать не отвратительным запахом тления, но чудными благовониями, исходящими из-под земли и не умаляющимися от времени.
Одну из фигур мастер только прорисовал по белому грунту, другую начал живописью, Марцелину и Гервасия наполовину закончил, а фигура Протасия была совершенно готова. Хотя останки знаменитого мученика обнаружены в четвертом столетии после рождества Христова, а жил он еще значительно ранее, живописец нарядил его как и теперь одеваются заботящиеся о своей внешности состоятельные люди, и дал этому мученику сапоги со шпорами. Руку в красивой перчатке Протасий упирает в бок тыльной стороною кисти, тогда как его другая рука преподносит епископу пальмовую ветвь. Розовая туника Протасия собрана на груди правильными частыми складками, а поверх навешаны золотые цепи, вряд ли принадлежавшие мученику при его жизни. Миланец Амброджо Боргоньоне, работавший в церкви Чертозы, здесь полностью противоречил советам Леонардо, предостерегавшего, как от нелепости, от современных одежд в исторических композициях, излишнее же разнообразие и пестрота красок соответствовали тому, что флорентиец называл детской игрой и предосудительным увлечением невежественных живописцев. Однако Леонардо прямо не высказался по этому поводу; может быть, его требовательная душа была слишком обрадована другим обстоятельством, а именно, что законченное живописью лицо несчастного мученика показывало все совершенство сфумато в точности так, как Леонардо преподавал. Но не стоит надеяться, будто Мастер расслабился надолго: спустя малое время он вновь бодрствует и готов к возражениям.
– Поистине, – сказал настоятель, – этот живописец Амброджо оправдывает сравнение с фра Беато Анжелико из Фьезоле, про которого рассказывают, что он не брался за кисть, хорошо не помолившись, и всякий раз, как писал распятие господа нашего, обливался слезами.
– Фра Анжелико имел обыкновение, – добавил к этому Франческо ди Джорджо, – никогда не исправлять и не переписывать заново своих картин, оставляя их такими, какими они получились с первого раза по наущению божьему.
– В подобной торопливости нет ничего похвального, так как, если живописец скоро бывает удовлетворен своим произведением, он со временем не совершенствуется, но, напротив, утрачивает приобретенное при обучении, – сказал Леонардо. – Должно не плачем сопровождать работу, но тщательным изучением изображаемых предметов. Когда же в таком изучении другому человеку что-нибудь кажется излишним, на это следует возразить, что всякое познание полезно для ума, использующего необходимое, а что сверх этого сохраняющего на случай.
– Не преувеличивай, сын мой, благость познания, – сказал настоятель Чертозы, – ибо вера ему предшествует. Да и каким образом живописцу изучать внешность Спасителя или его ангелов, которых он не видит?
Дверью с мраморными наличниками, изукрашенными с исключительной выдумкой и великолепием, словно бы она ведет в рай, инспектора и настоятель вышли в обнесенный аркадами дворик, имеющий посредине фонтан. Обернувшись, отсюда можно увидеть церковь Чертозы во всей яркости и свежести кирпичной кладки, тогда как тянущиеся поверху подобные кружеву галереи своей белизной придают сооружению легкость.
Окружающие дворик аркады от капителей колонн и до самой крыши нагружены барельефами и скульптурами из обожженной глины. Из медальонов над колоннами, из выполненной с изумительным правдоподобием глиняной листвы выглядывают, высунувшись по грудь, апостолы и пророки; несколько ниже поместились святые менее важные, – из них один, с длинной бородой и в шляпе с пером, как две капли воды похож на Леонардо да Винчи, которого скульптор, надо полагать, никогда не видел, как те живописцы не видели Спасителя и его ангелов.
Через повитый виноградом тенистый переход путешественники проникли в Большой двор, важнейшую знаменитость Чертозы, так как он воплощает смысл и устав монастыря кармелитов. А там нарочно оговорено, что совместное проживание не препятствует раздельности.
– Братия наша, – пояснил настоятель, – старается следовать примеру Спасителя, который до тридцати лет не имел другого занятия, а только беседовал с небесным отцом и размышлял о будущей деятельности. Также Бонавентура указывает, что в Писании нет свидетельства, будто бы в течение этого срока он что- нибудь делал.
Вокруг настоятеля вились пчелы; придерживающиеся обета молчания монахи Чертозы возникали, как эти пчелы, в дверях келий и тотчас исчезали. По их числу, навсегда установленному, келий было двадцать четыре – двадцать четыре отдельных строения, в которых при каждом укрытый каменной изгородью маленький двор, колодец и огород. Трудно представить себе более удобное место для размышления, к чему монахи призваны их уставом.
Внезапно господствующая здесь тишина нарушилась криками, смехом, стуком тележных колес и проклятьями. Виновниками такого бесчинства оказались мастер Ринальдо из Кремоны и его ученик, не более вежливый. Ринальдо оканчивал многолетний труд – украшение скульптурой и барельефами Большого двора Чертозы: из устилающей телегу соломы торчала глиняная нога, может быть, какого-нибудь пророка.
Сто двадцать колонн – сто двадцать капителей из обожженной глины, столько же святых и пророков и множество ангелов, выглядывающих из веночков подобно скворцам. Хорошо понимая громадность работы и желая под видом шутки польстить кремонскому мастеру, настоятель сказал:
– Древние философы согласно с отцами церкви считают, что творимое не может быть лучше творца. Однако Гефест был хром и неряшливо одевался; так и тебе не удастся превзойти совершенством фигуры, которыми населена эта роща, произросшая вместе с фигурами в огненной печи.
Настоятель имел в виду печь, где обжигают изделия из глины.
– Лучше бы мне вовсе не нуждаться в одежде и пище, как тем, кого я одеваю в одежды неизносимые, – утирая пот со лба и с гневным выражением в голосе отвечал Ринальдо из Кремоны и стал пререкаться с настоятелем о вознаграждении, которое полагал недостаточным.
Отдохнувшие лошади оседланы, караван продолжает путь. Долина еще понижается, и большая река заранее извещает о себе каплями пота, выступающими на лице из-за насыщенного влагою воздуха. Не ограниченная крутизною берегов река Тичино здесь легко разливается, подставляя поверхность воды палящему солнцу, и в жаркие дни люди дышат, раскрыв рот как рыбы, и одежда их облипает.
Отчасти равновесие стихий восстанавливается забирающим излишнюю влагу каналом, накрытым во всю ширину тенью ветвей, распространившихся поверх ограды герцогского заповедника Парко. Заповедник занимает пространство от Чертозы до Павии – в оскудевших, вытоптанных лесах диких животных не остается, и здесь их берегут для охоты, жестоко преследуя, если кто нарушает установления администрации: крестьянина, проникшего в недозволенные места, чтобы проверить силки и петли, прежде
