того, чему в его деятельности достаточно примеров.
При том, что произведение Леонардо не отвечало цели воодушевления граждан к защите отечества, а действия, к которым оно побуждает зрителя, скорее отвратительны, чем заслуживают подражания, многие тонко понимающие люди приходили в восторг от картона – точно так спустя время они восхищались приготовленной к «Триумфу смерти» колесницей Пьеро ди Козимо с ее поющими мертвецами. Относительно этого Вазари правильно замечает: «Подобно тому как в некоторых кушаньях люди смакуют иногда горькие приправы, так в развлечениях подобного рода им по вкусу страшные вещи, если они сделаны с толком и искусно. То же самое мы испытываем при исполнении трагедий». Сюда надо прибавить, что определение ужасный, ужасное тогда стало часто применяться в поощрительном смысле. как похвала, будто бы в области миловидного и добродетельного тропы оказались исхожены и люди сообразили отыскивать источник удовольствия в переживании страха. Но не следует это полностью относить к странностям вкуса или к нравственной порче, как и приписывать Леонардо какое-то ложное миролюбие, что было бы неправильно, если иметь в виду его обширную деятельность по усовершенствованию орудий войны. Скорее тут более отважный и прямой взгляд на вещи – отрицание ханжества и всяческого притворства, когда закрывают глаза, не желая что-нибудь видеть и воображая, что тем самым нежелательное уничтожается.
Итак, жалобное стенание единственного погибающего в знаменитой битве будет прекращено еще прежде, чем его растопчут копыта лошадей, поскольку нож занесен, чтобы перерезать и лишить возможности действовать издающий его инструмент – изумительную флейту-глиссандо, способную изменять высоту звука не скачкообрано, как большинство музыкальных духовых инструментов, но плавно скользя. Впрочем, слабого жалобного стенания не слышно за ударами мечей и наконечников копий о латы сражающихся, а те, в свою очередь, успешно и полностью заглушаются криками не знающих предела в своей злобе животных – в громкости издаваемых звуков с ним не может соревноваться ни одно другое животное, включая льва с его громаднейшей пастью. Такими-то способами флейта-глиссандо, то есть гортань, показывает свои разнообразные возможности и преимущества, тогда как язык с его двадцатью четырьмя мускулами здесь не участвует, поскольку издаваемые ужасные звуки нечленораздельны. Между тем рисование Леонардо показало себя на этот раз с такою мягкостью и полнотой, что дух захватывало и было невозможно оторвать взгляд – так пусть же изумительная круглость лошадиного крупа и пружинящие задние ноги, удерживающие его в малозаметном плавном качании, будут видны хотя бы в шуме и безобразии битвы, чем пропадать им в темноте хлева.
Пусть страшные крики и другие возмущающие душу звучания раздаются из превосходных сосудов, а сладкие льстивые речи нечистосердечных и лживых людей пусть умолкнут, потому что в действительности для человека ничего нет превосходнее и привлекательнее, чем сочетания, другой раз оцениваемые как противоестественные ила скрежещущие, хотя на самом-то деле в них заключена внутренняя гармония. Впрочем, было бы таким же возмутительным ханжеством утверждать, что картон Леонардо правился безоговорочно без исключения всем посетителям выставки в Санта Мария Новелла. Но ведь и прямоту цинического философа Диогена многие сочтут неприличной, и по-своему будут правы. К счастью, разнообразие мнений господь даровал людям вместе с умением соглашаться. Если бы не так, ожесточение споров уступило бы место кулачной схватке, и не остроумные речи лились бы рекою, но кровь, и погибших было бы более, нежели в битве при Ангиари.
В один из дней, когда в Папской зале теснились люди и совместный неумолкающий разговор заполнял помещение, там, окруженный многочисленными друзьями, появился молодой человек, из-за своей прекрасной наружности, приветливого обращения и ясно читающегося выражения счастья на лице хорошо заметный среди прочих. Сын Джованни Санцио, приближенного к герцогу Гвидобальдо урбинского живописца, поэта и историографа, молодой Рафаэль, где бы ни появлялся, делал других людей отчасти счастливыми – добродушные радовались больше, а злобствующие и недовольные умеряли придирчивость и вдруг улыбались. Если же одновременно здесь находились оба знаменитых автора, то образовывались как бы три центра вращения, имеющие вокруг себя кольцеобразное скопление посетителей. Внутри одного кольца можно было видеть Микеланджело Буонарроти, дерзившего окружающим его поклонникам или расстраивавшим их жалобами на несчастные свои обстоятельства. Внутри другого смешил и пугал или ставил в тупик какими-нибудь загадками Леонардо. Внутри третьего и наиболее многочисленного круга посетителей радовал и приводил в превосходное расположение духа Рафаэль Урбинский, чье спокойствие и счастливую уверенность можно уподобить самочувствию хорошо воспитанного, доброжелательного к людям наследника богатых родителей, которого будущее рисуется ему самому в легчайших утренних тонах, в блеске, и трепете, происходящих как бы от изделия из благородного металла, украшенного драгоценными камнями. Причем это не одна иллюзия, поскольку Рафаэль в самом деле явился в истории живописи в виде наследника обоих великих старших его флорентийцев и еще некоторых других могущественных живописцев, однажды создав наиболее удачную смесь из когда-либо получавшихся с помощью кистей, горшков с красками и различных инструментов для рисования. Все это красноречиво свидетельствует, что у живописцев и скульпторов своя генеалогия и свои приметы родства. Что до упомянутого соперничества или соревнования Микеланджело и Леонардо да Винчи, хотя оно не объявлялось глашатаями, путем всеобщей подачи голосов или какого-нибудь опроса было возможно установить, как именно разделились симпатии граждан. Но магистраты ничего для этого не предприняли, и остается догадываться, что терпкие, будоражащие рассудок мнения Леонардо относительно жестокости войн или природы человека многим оставались чужды, тогда как мало находилось таких, кому бы не угодил Микеланджело с его гражданскими доблестями. Вместе с тем если Содерини и магистраты что-нибудь затевали ради поощрения мастеров и разжигания их соперничества, теперь в целях дальнейшей выгоды они желали бы все это прекратить. Так что когда Микеланджело помирился с папою и возвратился в Рим, не приступая к живописи в Палаццо, это им было удобнее, поскольку, чем крупнее талант, тем незначительней способность согласия, и трудно себе представить, как эти двое, находясь в одном помещении, могут заниматься искусством.
82
Если Микеланджело Буонарроти ставит заказчиков в затруднительное положение, отъезжая внезапно в Рим по настоянию папы, и предоставляет непрочный картон всевозможным случайностям, а затем никогда не возвращается к этой работе, никто не смеет его упрекнуть, но все ему сочувствуют. Зато имеющие уважительную причину нарушения каких-нибудь обязательств со стороны Леонардо обсуждаются в течение долгого времени, и память о них не стирается, хотя другой раз он сам оказывается причиной, если его добросовестность оценивают превратно: презирая всяческие суеверия, следует иметь в виду, что люди в большинстве их придерживаются точно как в древности.
Перечисленная Леонардо совокупность знамений настолько встревожила его сотрудника, что тот не пожелал работать и удалился, ссылаясь на свою некромантию и бормоча, что, мол, живые в отличие от мертвецов мало знают о будущем и угрожающих им опасностях. Долгое время обманывая других, Зороастро проникся всевозможными лживыми выдумками и стал до крайности боязлив. Однако его выдающиеся способности и опыт в слесарном деле настолько истончились, что мало находилось людей, которые могли с ним сравниться. Когда Леонардо после долгого отсутствия возвратился во Флоренцию, Зороастро непременно пожелал быть с ним как прежде, чтобы ему помогать, и это осуществилось. Если же в бухгалтерских книгах он называется мальчиком для растирания красок, это правильно будет расценить как насмешку и неуважение от магистратов, которым Зороастро, может быть, известен с невыгодной стороны. В
