Т», задача которых состояла в захвате лиц и объектов, не имевших особого тактического значения, но нужных для разведки, например японских консульств в Германии, высших нацистских деятелей и т. д.
Мы не могли присоединиться ни к какому французскому отряду Т без того, чтобы не дать каких-то объяснений. Руководство приняло решение, чтобы мы сформировали собственный отряд Т на время этой операции. Нам должны были временно придать некоторые силы из американских войск, предназначенных для оккупации района Мюнхена.
Полковник Паш быстро все организовал. Все это предприятие получило официальное кодовое наименование «Операция Хамбаг» (humbug — по-английски «обман»). У нас было две бронемашины, целый караван джипов и прочих средств передвижения.
Вдоль восточного берега Рейна, а затем в общем направлении на восток мы проникли в район нахождения секретных лабораторий. Сопротивления оказано не было, обменялись лишь несколькими выстрелами, и нескольким деревням было предложено сдаться по телефону. Из всех операций миссии Алсос эта была, вероятно, самой безопасной.
В этой экспедиции наши военные должны были двигаться первыми, а гражданские следовать за ними спустя полдня или более.
В операции полковника Паша сопровождал генерал Гаррисон, возглавлявший разведку на этом южном участке фронта. Со стороны французов помех также не было: их колониальные войска больше интересовались свиньями и курами, чем учеными-атомниками.
Наконец наши военные достигли Эхингена и сразу же направились к лаборатории Гейзенберга. Нас снабдили отличными картами и аэрофотоснимками, и поэтому найти ее не составило никакого труда. Полковник и генерал вошли в кабинет Гейзенберга, но его там не было. Первое, что они там к ужасу генерала увидели, была фотография, на которой вместе с Гейзенбергом был снят я. Снимок был сделан в Мичигане в 1939 году, когда Гейзенберг гостил у меня. Поддразниваемый полковником Пашем, генерал уже почти начал верить, что я недостоин доверия как человек, находившийся в непосредственном общении с врагом. Во всяком случае, мне пришлось выслушать и вытерпеть немало шуточек по этому поводу.
Полковник Паш расположил наш штаб в Эхингене и принял на себя командование отрядом Т. Началось всестороннее изучение найденного. К этому финальному успеху нашей миссии специально прибыли офицеры от генерала Гровса и несколько наших британских коллег.
К сожалению, я приехал слишком поздно и не сумел предупредить взрыв пещеры, в которой находился экспериментальный урановый котел. Взрывать это устройство было совершенно бесполезно — к счастью, это и не нанесло особого ущерба, так как все оборудование предварительно вывезли. Это была такая же ошибка, как и уничтожение нашей армией японских циклотронов.
Обсуждался также вопрос об уничтожении циклотрона в Гейдельберге, но здравый смысл восторжествовал, и рекомендации научного персонала миссии были приняты во внимание. Причиной беспокойства служило то обстоятельство, что все планы первоначально основывались на предположении, что немецкие работы по атомной бомбе были по своему уровню и состоянию в опасной степени близки к нашим собственным, и действовать надлежало в соответствии с этим. Кроме того, военные власти не были компетентны в вопросах о том, что опасно и важно в этой в высшей степени секретной и особой области. Так, циклотрон ошибочно приняли за очень важную часть атомной бомбы, а безобидного физика считали потенциальным диверсантом, способным взорвать Нью-Йорк.
Подобную точку зрения трудно было изменить даже после того, как стала очевидной незначительность размаха немецких работ; фактически планами такая возможность не учитывалась, и нам было приказано захватывать и интернировать всех немецких ученых, причастных к разработке германской атомной бомбы.
К моменту падения Страсбурга это было совершенно справедливо, но я тогда уже решил, что нет необходимости интернировать таких людей, как Боте; к нашему собственному урановому проекту он не мог добавить ничего нового, не знал он также и ничего такого, что могло бы послужить секретными данными для непосвященных. Теперь мы находились на территории, подлежащей французской оккупации. И лишь для того, чтобы убедить оставшихся в далеком тылу людей в правильности наших выводов, нам опять предстояло двигаться вперед в погоне за несколькими ведущими учеными.
Операция «Хамбаг»
В то время как Фред и несколько других сотрудников миссии с помощью английских коллег изучали захваченные «сокровища» в виде документов, я допросил большинство физиков, находящихся теперь у нас под стражей. Мне еще предстояло решить, что с ними делать: кого совершенно спокойно можно оставить тут, а кого следует передать военным властям для интернирования.
Это была интересная группа людей, и было не так просто решить судьбу каждого из них. Например, Отто Ган, первооткрыватель деления ядра урана, основного процесса, делающего возможным создание атомной бомбы. Несомненно, меня будут сурово критиковать, если я не передам его в руки военных: Тут же находились фон Вейцзекер и Виртц — ведущие работники группы Гейзенберга. Фон Вейцзекера мы тщетно искали в Страсбурге, где он во время немецкой оккупации был членом совета факультета.
Теперь мы его настигли. Его досье было довольно любопытным.
Фон Вейцзекеру-отцу пришлось одно время быть статс-секретарем Министерства иностранных дел при гитлеровском правительстве, затем он стал германским послом при Ватикане. Будучи послом, он сумел однажды заступиться за нескольких итальянских физиков, обратившихся к нему как друзья его сына.
Фон Вейцзекера-сына никак нельзя было назвать настоящим нацистом; как и отец, он был хорошим дипломатом, знал, как достигать компромисса с нацистами, когда это было выгодно, и пользовался доверием нацистов и даже гестапо. Они обращались к нему за информацией о физике и физиках. Например, гестаповский департамент «культуры», секция 111с, в ноябре 1944 года прислала ему следующее письмо:
«Я уверен, что Вы, как выдающийся ученик Гейзенберга, пришлете краткий обзор современного состояния теоретической физики, насколько она поощряется правительством и политическими департаментами и насколько эффективным может быть ее применение к так называемым военным исследовательским работам. Кроме того, мы вообще интересуемся Вашими взглядами на так называемую «германскую физику». Я буду признателен, если Вы исполните мою просьбу по возможности быстрее. Приветствую вас. Хайль Гитлер!
(подпись неразборчива) Подполковник СС»
Во время войны фон Вейцзекер был кем-то вроде посланца доброй воли, представителем нацистской культуры за рубежом. Его посылали во Францию, Испанию и Португалию. По возвращении он представлял доклады о том, как его принимали. Например, в марте 1944 года, докладывая о поездке в Испанию и Португалию, он писал, что повсюду у него были тесные контакты с физиками, и указывал на некоторых, заслуживающих особого внимания. «Профессор Паласиоз в научном отношении более значительная величина, профессор Отеро обращает на себя внимание своими связями и симпатиями к Германии…» Далее фон Вейцзекер выступает за более близкие культурные связи с Испанией и Португалией, хотя Германии сначала и придется быть дающей стороной, но «культурные и политические преимущества, которые можно будет получить в этих странах, оправдают сделанные усилия». На него произвели впечатление интерес этих стран к немецкой философии и более определенные симпатии к Германии, чем в других странах Европы, которые он посетил во время войны. Прием, оказанный ему в Париже, по-видимому, был не совсем сердечным.
Тогда же германское Министерство иностранных дел просило его выступить с коротким заявлением в предназначенной для Соединенных Штатов Америки радиопередаче относительно немецкой науки, так как «вражеская пропаганда в течение нескольких лет распространяет злостные сообщения о мнимом упадке немецкой науки». Фон Вейцзекер ответил, что недостаточное знание английского языка не позволяет ему это сделать.
