в военно-воздушных силах дала отличные результаты, в то время как исследования в университетах вряд ли внесли что-нибудь существенное в военные усилия страны. Но ученые в обеих группах были в равной степени способными; возможно даже, что многие из них принадлежали к обеим организациям одновременно.
Научная работа не может развиваться под руководством таких людей, как бригадный генерал СС, министериаль-директор, профессор доктор Рудольф Ментцель и министерский руководитель, профессор доктор Эрих Шуман, которым помогал, противостоял и за которыми шпионил Озенберг с его организационными схемами и индексоманией. Совершенно очевидно, что эти люди были плохими администраторами. Даже если их делопроизводство велось в должном порядке, они не пользовались доверием настоящих ученых.
Одна из главных задач административных руководителей научно-исследовательских работ состоит в том, чтобы привлекать внимание соответствующих правительственных органов к достижениям ученых. И обратно, они должны осведомлять ученых о тех проблемах, решение которых важно для армии, флота, авиации или других военных или гражданских организаций. Но Ментцель не мог оценить значения научных исследований, которыми он руководил, так же как и Шуман не был способен понять потребностей вооруженных сил. У них не хватало даже сообразительности передать эти важные функции более компетентным рядовым работникам. За очень небольшими исключениями, связь, игравшая такую важную роль в организациях союзников, у немцев или отсутствовала вовсе, или была неэффективной. Полковник Гейст в Министерстве вооружения и боеприпасов Шпеера был, вероятно, единственным по-настоящему способным для связи должностным лицом, понимавшим всесторонне нужды немецкой исследовательской работы.
Было бы ошибочным предполагать, что у нас в Америке имеется иммунитет против повторения таких ошибок. Важное значение науки, рост ее потребностей — все это требует какой-то единой системы контроля. Исследования, связанные с атомной бомбой, очень показательны в этом отношении, но это также существенно и для других участков исследовательской работы. Жизненно важное значение имеет вопрос и о правильном подборе людей на эти контрольные посты. В Германии их отбирали по степени доверия к ним со стороны нацистских партийных боссов. У нас это, по-видимому, невозможно. Но было бы фатально, если бы административный руководитель избирался по каким-либо другим, не очень разумным признакам, ну, скажем, потому, что он служил много лет в Конгрессе, или потому, что он закончил военную академию Вест-Пойнт или Гарвардский университет, или потому, что он был демократом или республиканцем, или председателем правления банка, или ушедшим в отставку послом. Есть только один критерий пригодности данного человека для такой работы — доверие со стороны ученых, работающих под его руководством, и со стороны правительственных органов, с которыми ему предстоит взаимодействовать. Несомненно, необходимо уметь находить компромиссы. Среди нас, конечно, не найдется человека, назначение которого не вызвало бы какой-то критики отдельных ученых, работников Военного ведомства и политических деятелей. Но, в конечном счете, последнее слово должно оставаться за учеными в суждении о людях, которые будут руководить в административном отношении их деятельностью.
Трудности, возникшие перед Комиссией по атомной энергии после ее создания, ясно показывают, как близки мы к повторению ошибок нацистов. Комиссия в ее нынешнем составе располагает доверием большинства ученых; несомненно, что отсутствие такого доверия сильно повредило бы нашему атомному предприятию. Но американские ученые не подхалимы, и в будущем, если действия Комиссии начнут расходиться с мнением ученых, они не постесняются громко заявить об этом. Люди, бывшие блестящими руководителями в условиях военного времени, вовсе не обязательно остаются таковыми в дни мира. Генерал Гровс как глава «Манхэттенского проекта» проделал замечательную работу в то тяжелое время, когда требовались необыкновенно высокие темпы работ по колоссальному строительству в труднодоступных местах и быстрые решения всяких трудных проблем. Он оказался очень проницательным и проявил большое мужество, взявшись за руководство этим гигантским предприятием. Но, как заявил сенатор Маккеллар, генерал не является «открывателем величайших тайн, которые когда-либо были известны миру, автором величайшего открытия, научного открытия…» Совершенно несправедливо заявлять, что он задержал работу на целый год, как ложно утверждалось в некоторых кругах. Но, по-видимому, очевидно, что большие способности генерала, полезные в то время и которые еще будут полезны во многих областях деятельности, могут не соответствовать всей специфике сегодняшнего дня.
Уничтожение такого совершенно безвредного, но ценного в научном отношении устройства, как японский циклотрон, говорит о том, что у нас не всюду существует полное и всестороннее понимание проблемы.
Три уже упоминавшиеся до сих пор ошибки немцев — самодовольство, ущемление интересов чистой науки и жандармские методы управления наукой — являются основными. Мы тоже можем повторить их, если не проявим достаточной бдительности. Были у немцев и другие ошибки, но, к счастью, не такого рода, что могли бы повториться у нас, хотя мы ввезли слишком много немецких специалистов и слепо следуем их примеру. Например, среди различных групп немецких ученых отсутствовала достаточно дружественная согласованность в работе. Что же касается американской организации, то в ней нашлось бы место и для блестящего инженера, подобного фон Арденне, и для трудолюбивого новатора, подобного Дибнеру, рядом с первоклассными учеными из группы Гейзенберга. В Германии же, наоборот, разные группы презирали друг друга. Такое положение, не имеющее ничего общего со здоровым соревнованием, конечно, не способствует успеху исследовательских работ.
Другой типично немецкой чертой, вредно сказывавшейся на их работе, был необыкновенный культ отдельных ученых. Обожание, которым коллеги окружили великого физика Гейзенберга, зашло так далеко, что помешало ему самому относиться критически к собственной работе. Как бы велик ни был Гейзенберг, урановая проблема слишком грандиозна, чтобы ее мог охватить во всей ее полноте один человек. Для успеха подобного предприятия необходимо столкновение идей и мыслей многих выдающихся специалистов. Гейзенбергу, например, никогда даже не приходила в голову мысль об использовании плутония, хотя принципиально она была высказана в секретном докладе его коллеги Хоутерманса, не принадлежавшего, однако, к избранному кругу лиц. Если бы эта идея была подхвачена, то немецкий урановый проект мог бы продвинуться значительно дальше. Немцы же своей ближайшей целью поставили разработку уранового котла на медленных нейтронах, а последующую задачу связали с ошибочной идеей взрывающегося котла.
Многие наши физики-ядерщики с трудом верят в то, что Гейзенберг не заметил того, что так очевидно им всем сегодня. Но не следует забывать, что наши ученые тоже начинали с идеи о взрывающемся котле. Нельзя отрицать, что некоторые немецкие предварительные работы, относившиеся к котлу, были выполнены блестяще, но они проводились слишком медленно и в слишком малых масштабах, чтобы иметь серьезное значение.
Наконец, следует говорить о таком щекотливом вопросе, как секретность. В этом, отношении мы очень мало чему научились у немцев. По нашим понятиям, их система обеспечения секретности уранового проекта была малоэффективной. Но как бы ни была необходима строгая секретность в военное время, в мирное время она таит в себе определенные опасности. Если во имя секретности какие-то фундаментальные научные открытия приходится скрывать от остальных ученых, то результат может оказаться более опасным, чем запрещение изучения трудов Эйнштейна в Германии. Достаточно только представить себе, что бы. произошло, если бы студенты учились по неправильным учебникам, так как правильные надо держать в секрете. К счастью, существующий порядок допускает публикацию всех фундаментальных научных открытий и результатов измерений, относящихся к атомной бомбе, но и здесь чрезвычайно трудно определить, где следует провести границу, Замечательно то, что в самом начале узы секретности были наложены на атомный проект не военными или правительственными инстанциями, а самими учеными. Это был тогда единственный разумный путь. Когда в научных вопросах дело доходит до секретности, то наилучшими судьями являются сами ученые. Они знают, как и когда следует сохранять секретность.
Преувеличенная секретность тормозит прогресс науки и отрицательно сказывается на подготовке молодых ученых. Война серьезно помешала обучению студентов, и в результате теперь при сильно возросших потребностях в научных кадрах мы ощущаем нехватку физиков и других ученых. Но как можем мы готовить новых ученых, если то, что им необходимо знать, держится под секретом? Как можем мы направить умы молодежи на те области, которые спрятаны от них? Некоторые крупные открытия физики были сделаны
