Я пошёл посмотреть, что успел Гуров сделать за прошедший год. На мольберте и двух старых стульях стояли три мрачные абстрактные картины. Перед мольбертом на полу размещались две грубо вылепленные глиняные скульптуры — мужчина и женщина. Они сидели на деревянных пнях. Между ними на полу были нарисованы белилами круги с точкой посередине. Подошёл Гуров.
— К выставке готовлюсь.
— А в чём идея композиции?
— Сам точно не знаю. Мне хочется найти здесь, — он обвёл взглядом сквот, — акустическую точку. Чтобы люди заходили в круг и слышали свои голоса. Ну, вроде эха. Наподобие беседы самого с собой.
— Понятно, — сказал я, ничего не поняв. — Где будет выставка?
— Здесь, в сквоте.
— Послушай, а где все твои прошлые работы? Ведь у тебя в Ленинграде во Дворце Цурюпы большая выставка была.
— Чёрт их знает. Одни продал, другие раздарил. Многие на помойку отнёс, мне тогда в 'совке' всё обрыдло… Рвать собирался.
— Заявление подал, что ли?
— Какое заявление… С докерами в порту договорился, 'бабки' им хорошие отстегнул.
Об этой истории я ещё дома краем уха слышал, но она казалась мне досужей выдумкой.
— Ну и что?
— Они меня ночью в пустой контейнер и засунули.
— А дальше что?
— Ничего. На следующий день контейнеры на судно погрузили, и я в Лондон поплыл.
— А еда?
— Они меня жратвой снабдили. И мешком для этого самого… Спальник у меня свой был. Говорили, с неделю плыть придётся. У них договорённость в лондонском порту была.
— И что, неделю в ящике?
— На двенадцатый день только вынули. У них там какая-то накладка вышла. Я от жары чуть не сдох, да ещё в темноте. Но выпустили нормально, ночью. В полицию не сдали и с территории порта вывели. Всё по-честному.
— А дальше что?
— Месяца два по Лондону болтался, портреты писал. Скучно там, художников наших мало. Потом сюда перебрался.
— А домой не тянет?
— В Россию что ли? А что там делать? Везде одна хренота.
— У тебя же родители, кажется, живы?
— Не знаю. Меня это не слишком занимает.
— Ну, как же? Мать всё-таки, отец…
— А что у меня с ними общего? Приедешь к брату, выпьешь бутылку водки, а дальше что? Мне с творческими людьми интереснее.
— Ты сам-то питерский?
— Считай, что так. Хотя в Латвии родился, в Талсах.
— Когда?
— В пятьдесят третьем, 21 марта. Да какое это имеет значение? Вся моя жизнь с Питером связана. Я же чистый 'классик', и учителя у меня классики — Аникушин, Матвеев.
— Какой же ты 'классик', если так пишешь, что ни черта не разберёшь?
— А кто в Матиссе раньше разбирался? Подожди, помру, тогда разберёшься.
Я смотрел на Гурова и чувствовал в нём какую-то страшную внутреннюю силу. Есть в этом человеке нечто подземное, тёмное, к чему он прислушивается, но разобраться в себе не может. Он не ставит себе ни меркантильных, ни жизненных целей, ничего не планирует. Живёт, как корявый, но сильный дуб, ждёт, ищет в жизни гармонию. Ищет и не находит. Чем он кончит? И Хвост, и Гуров уже побывали в 'психушках'. Но, может быть, это и есть норма для подлинных художников?
Я присутствовал на 'Триумфе' Хвоста. В 'Русской мысли' было напечатано объявление, и потому собрались все русскоязычные поклонники Хвоста.
В надежде на покупателей Лёша выставил свои работы: живопись, деревянную скульптуру, коллажи. Пришли и иностранцы, но меценатов среди них не было.
Гости обнимались с художником, поздравляли, дарили, в основном, коньяк, осматривали работы и двигались к столу с бутылками, русским винегретом и конфетами. Долгих официальных речей никто не произносил, атмосфера была дружеская.
Это была моя последняя встреча с русским Франсуа Вийоном, легендарным Хвостом, творчество которого, как в капле воды отразило поиск молодых художественных сил в условиях коммунистического загнивания.
С тех пор прошло десять лет. Главных героев этого очерка уже нет среди живых. 24 января 1992 года погиб Юрий Гуров. Смерть его была странной и нелепой.
Он приехал в Россию на открытие своей выставки в Этнографическом музее Петербурга. Навестить родителей, живших в Псковской области, он отправился не один, а с друзьями художниками. Возвращались, мягко говоря, навеселе. На обратном пути он рассорился с кем-то, отказался дальше ехать, выбежал из машины в тёмноту зимней ночи и погиб под колёсами встречного потока. Статья о смерти друга была помещена в 'Русской мысли' за подписью Алексея Хвостенко.
Онкологическая операция ненадолго продлила жизнь Николая Любушкина. Он умер в Париже от последствий заболевания. О судьбе его работ мне ничего не известно, хотя я пытался разыскать для Русского музея его замечательное полотно 'Несение креста по Босху'.
Хвост успел четыре раза побывать на родине. Он устраивал показы своих работ, давал концерты, записывал диски. Повсюду его сопровождали друзья и поклонники. Скончался он в московской больнице накануне открытия своей выставки в Центральном доме художника. Смерть наступила 30 декабря 2004 года от сердечной недостаточности на почве пневмонии в московской больнице. В этот год Хвосту исполнилось шестьдесят четыре года.
Хочется верить, что неприкаянная душа художника обрела покой в том 'Рае', о котором он любил петь:
Февраль, 2005 г.
