очень уважал, во-вторых, водку я не пил, а в-третьих, не собирался жениться. Мне казалось, что близкие отношения возможны только в этом случае.
Тоня уехала, а через полгода я получил от неё письмо. Она писала, что работает в Выборге в продуктовом магазине и скоро выходит замуж за художника. «Он сразу предложил мне выйти замуж, а ты, Юра, только плёл паутину» — с наивной откровенностью писала она. В конце письма говорилось, что она скоро изменит фамилию и станет Одинцова.
Вот, собственно, и вся история. Правда, у неё было небольшое продолжение. Моё неиссякаемое любопытство через несколько лет привело меня в Выборг, и в центральном гастрономе я спросил, не знают ли они продавца Антонину Одинцову?
Оказалось, что именно тут она и работает, но в этот день была выходная. Мне сказали, что у неё есть сын, что живут с мужем они дружно в посёлке, и на работу она ездит в пригородном автобусе. Эти сведения были последними. Больше о своей северной приятельнице я ничего не слышал, но уважительную память сохранил навсегда.
Тоня была единственной женщиной, которую по характеру, вдумчивости и внутренней чистоте я в какой-то степени могу сравнить со своей теперешней женой.
Июнь 2008 года.
Век завершается
Девятнадцатый век наивно полагал, что в двадцатом человечество придет к разрешению не только технических, но и этических задач, что интеллектуальные и духовные возможности человека вырастут настолько, что он, сделав выводы из прежних трагических ошибок, достигнет гармонии и отразит это в высоком, облагораживающем искусстве.
Завершающийся век не оправдал этих надежд. Он лишь обострил прежние проблемы и породил новые, грозящие человечеству всеобщей катастрофой. Современное искусство немедленно отразило эти противоречия. Художники сделали попытку показать мир таким, каков он есть, иначе говоря, обнажить его неприглядный скелет. Это проявилось в дисгармонии всех видов искусства: музыке, живописи, опрощении или вычурности литературного языка.
Двадцатый век окончательно разрушил классическую постройку, отринул ее во имя попыток выразить «правду жизни». Эта правда была уродливой, искусство оказалось таким же.
Если попытаться собрать воедино осколки того, что в двадцатом веке называется искусством, мы увидим отвратительную старую клячу, облаченную в яркую цирковую попону. Эта кляча изо всех сил старается нас удивить. Она пытается экстравагантно взбрыкнуть копытом, заржать диким голосом, неумело улыбнуться. Но ее старания наводят на человека тоску и уныние, отнимают последние надежды на свет и радость. Эта кляча может сообщить сведения о сталинском коварстве, снежном человеке, летающих тарелках, но она уже не в силах тронуть наше сердце. Мы привыкли к ее отвратительному виду, как привыкли к ежедневным убийствам и грабежам.
Современное искусство отнимает у человека и тайну Бога, и тайну творчества. Достоверность никогда не являлась целью искусства. Природа человека требует иллюзий. Ему необходим лучик света. За него нельзя ухватиться, как за спасительную соломинку, но фантазией своей можно продлить его до самой смерти.
Видение мира целостно только в детстве. У взрослого мир начинает дробиться на сиюминутные необходимости. Одна из целей искусства — восстановить утраченную целостность. Эта мнимая цельность возможна лишь на краткий миг действа музыки, живописи, звучания стиха. Если этот миг потрясает, значит, человек прикоснулся к подлинному творчеству.
Чаще же современные произведения царапают своей скандальностью: примитивной «правдой», эротичностью или жестокостью. Иначе говоря, откровенной пошлостью. Скандальность, эпатаж уродуют душу, играют на отрицательных эмоциях, а человек ждет просвещения и радости.
Высокое искусство полно великого обмана. В чем же тайна этого очаровательного обмана? Думаю, она заключена в гуманности, в жалости и нежности к человеку. Подлинное искусство защищает нас от ударов правды, залечивает раны, нанесенные жизнью. Оно пробуждает в человеке необходимые ему иллюзии.
Но далеко не каждый способен прочесть письмена, написанные кровью художника. Язык искусства сложен, он требует напряжения не только ума, но и души.
Человек конца двадцатого века прагматичен. У него нет времени на «пустые эмоции», на то, что не приносит денег.
А без потрясения нет искусства.
Двадцатый век породил массу подделок: вместо фруктов мы жуем резину, вместо гармонии поглощаем какофонию. Современное искусство подменило подлинные чувства их имитацией. Музыка грохочет, «певец» что-то хрипит, кордебалет страстно машет руками и ногами, прожектора ослепляют публику тысячами цветных огней, но скажите, какое человеческое чувство выражает вся эта фантасмагория? Не та же ли это жвачка в яркой упаковке?
Все это одурманивает на время человека, после чего окружающий мир кажется ему еще более мрачным и безнадежным. Где же в этом «искусстве» «нас возвышающий обман»?
Таким образом, приходится сделать печальный вывод: надежды наивных гуманистов девятнадцатого века не оправдались. Высокое искусство не захватило массы, не облагородило и не просветило людей. На фоне технического прогресса оно лишь породило массовые эпидемии поклонения сиюминутным кумирам и интерес к их постельной жизни.
Но, может быть, так было всегда?
Творческие романтики вечно полагают, что их «благородная» деятельность поможет людям осознать свое невежество и продвинуть на пути к высоким идеалам. Увы, золотым веком пока не пахнет.
Думаю, что и двадцать первый век ничего не сможет изменить. Высокое искусство навсегда останется уделом немногих, а массы всегда будут требовать лишь «хлеба и зрелищ». Осознание этого положения и выбор пути зависит от индивидуальной позиции человека.
21 марта 1995 года.
А что теперь?
Вот и пролетели эти, казавшиеся огромным сроком, восемнадцать лет. До нового двухтысячного года осталось восемь месяцев.
К сожалению, приходится признать, что пробежавшие годы с треском опрокинули радужные надежды автора.
Мир, слава Богу, не взлетел на воздух, но по-прежнему висит на волоске. Огромная наша держава развалилась. Мы пережили несколько смен правительства и две войны. Тысячи наших ребят за эти годы погибли. Сейчас идет третья война — на Балканах. Сербы дерутся с американцами нашим оружием. Американцы с немыслимой точностью громят сербов своими ракетами.
Россия в кризисе, мы всем должны, от былого величия остались рожки да ножки. Промышленность стоит, сельское хозяйство развалилось. Едим привезенную, насыщенную химией пищу, пьем «Кока-колу». Правят нами временщики, а потому — воры. Грабежи и убийства стали повседневностью. Народ разделился на две неравные части: пять процентов — «новые русские», остальные — полуголодное население. Фальшивая водка льется рекой. Основными профессиями стали три: бандит, охранник и проститутка. Понимают друг друга с полуслова.
За пролетевшие восемнадцать лет не только не решены старые проблемы, но накопились новые: в геометрической прогрессии растет наркомания, наступают СПИД и туберкулез, стало некого брать в армию
