Собственно говоря, брак этот казался бы слишком идеальным, слишком неизбежным, не случись одного непредвиденного события, произошедшего в самый разгар шумихи и добавившего некий зловещий ореол к безоблачному счастью. По крайней мере, так считала Джил Флеминг.
Это случилось во время медового месяца. Они провели две недели на прелестном маленьком островке в Эгейском море, где у Джордана был дом с видом на море. Они любили друг друга день и ночь. Они подолгу гуляли, по вечерам любовались закатами, окружающим миром и друг другом, насытившиеся любовью и сексом.
В течение первых дней, проведенных в Греции, Джил испытывала невероятный прилив энергии, а позже ощущала никогда не веданные ранее покой и безмятежность. И все это благодаря Джордану. В его постоянном внимании к ней было нечто расслабляющее, успокаивающее. Он, казалось, был счастлив и рад быть с ней.
Да, говоря по правде, между ними по-прежнему оставалось крошечное, едва различимое расстояние, даже когда Джордан держал ее в объятиях. Когда они смотрели на море, гуляли по деревенским улицам или уходили в горы, интимное молчание любовников объединяло их, но Джил постоянно ощущала, что недостаточно знает Джордана. Он был похож скорее на поклонника, чем на мужа, и его нежность происходила скорее от страсти, чем от понимания души Джил. Но именно это ее устраивало больше всего. Ни за что на свете не хотела бы она, чтобы Джордан увидел ее в истинном свете. Постоянно носимая ею маска была единственным средством завладеть добычей, единственной тропинкой к его сердцу.
В течение всего периода долгого искусного обольщения Джил приучила себя руководствоваться лишь инстинктами тела и реакциями мозга на едва уловимые сигналы, исходящие из невидимого центра внутри Джордана. Главное было не в том, чтобы получше узнать Джордана, а в том, чтобы завоевать его. Величайшим талантом Джил была способность к импровизации в спектакле, не имевшем сценария, реплики которого подавались суфлером в последнюю минуту и без всякого предупреждения.
И ей удалось задуманное. Она отняла Джордана у жены, как лиса крадет цыпленка из курятника, действуя безжалостно, быстро и вдохновенно.
И если их браку явно недоставало близости, если муж и жена так и не смогли узнать друг о друге то, что следовало понять в первую очередь, Джил не видела препятствий к тому, чтобы, несмотря на все это, сделать Джордана счастливым. Чем, в конце концов, она отличалась от других женщин, также стремившихся в погоне за выгодным браком спрятать истинное лицо и скрыть недостатки?
В поведении Джордана не было признаков ни сильного желания, ни острой тоски, одно только спокойствие, словно долгая борьба закончилась победой и теперь он, наконец, примирился с собой и окружающим миром.
Сначала это ничуть не волновало Джил, даже немного забавляло.
Но потом случилось ЭТО.
Как-то после полуночного ужина и купания в бассейне рядом с домом они занимались любовью. Обстановка была даже слишком романтической. Полная луна взошла над морем, освещая все вокруг почти так же ярко, как солнечные лучи. После купания, возбужденные лунным сиянием и собственной наготой, они сплелись в объятиях на шелковых простынях. Джордан никогда еще не был столь разгорячен и, ворвавшись в нее тяжелым почти безжалостным ударом, начал двигаться не спеша, размеренно, с каждым толчком входя все глубже, и скоро Джил была охвачена конвульсиями экстаза, оставившими ее обессиленно обмякшей. С того памятного дня, когда они отправились в плаванье на яхте, Джил познала, что такое оргазм, и теперь наслаждалась сексом по-настоящему. Раньше она никогда не испытывала наслаждения и даже не представляла, что такое может быть на свете, и теперь, охваченная отчаянной потребностью, была благодарна мужу за то, что он дарил ей это блаженство.
Лежа в его объятиях, она удовлетворенно размышляла о своем завоевании. Теперь Джордан принадлежит ей, и никто не сможет отнять его. Разве он не доказывал снова и снова, что одержим ее телом?
С этой мыслью Джил заснула и проснулась только час спустя, глядя на покрывало лунного света, окутавшего комнату. Наконец она встала и взглянула из окна. Луна, казалось, ласкала ее, дотягиваясь серебристыми пальцами через море, и благословляла ее брак с Джорданом.
Джил вернулась в постель. Джордан, обнаженный, лежал на простынях, он казался искренним и беззащитным, как ребенок.
И неожиданно Джордан пробормотал:
— Я люблю тебя.
Слова прозвучали невнятно, неразборчиво, но Джил, заметив изменившееся лицо мужа, похолодела: оно не выглядело счастливым или спокойным, нет, Джордан словно испытывал невероятную боль, будто что-то ускользает от него, а он пытается окликнуть, догнать это что-то.
— Я люблю тебя, — повторил он жалобно со стоном, а потом отвернулся от Джил и заснул.
Но Джил лежала с широко открытыми глазами, прислушиваясь к его мерному дыханию, продолжая думать о боли, так явственно прозвучавшей в голосе мужа, о печали, заставившей его так скорбно хмурить брови, — эта боль не имеет ничего общего с ней, совсем ничего.
Огромная безошибочная интуиция Джил, на время убаюканная ложным ощущением безопасности и покоя, внезапно пробудившись, посылала предупреждающие сигналы, остерегая не верить вновь обретенному счастью. Ее муж только сейчас признался в любви безликой фантазии, постоянно присутствующей в его сердце и памяти.
А ведь Джордан Лазарус никогда не говорил этих слов Джил Флеминг.
В этой ночи отношение Джил к мужу изменилось. Теперь она уже не была так твердо уверена в своей победе. Оказалось, что Джордан скрывает нечто важное, какую-то часть своей души, которую ей, как выяснилось, так и не удалось заполучить. Ведь Джил совсем не знала Джордана как человека, и, сумев возбудить в нем желание, не смогла заслужить любовь.
И эти три коротких слова стали песчинкой в раковине, вокруг которой начала расти жемчужина ревности в душе Джил. Она почувствовала присутствие другой женщины в жизни Джордана, не только из его, с такой мукой высказанного признания, вырвавшегося во сне, но и в безмятежной, почти мирной успокоенности, с которой он общался с самой Джил, словно она была чем-то вроде наркотика, необходимого, чтобы возбудить его чувства и успокоить рану, нанесенную невидимой женщиной, которую он потерял.
Понимание этого заставило Джил чувствовать себя пешкой, а не хозяйкой положения. И такое ощущение совсем ей не понравилось.
Она вернулась из Греции, обуреваемая смешанными чувствами, глубоко скрытыми в душе, и репортеры, осаждающие ее и Джордана в погоне за интервью, видели перед собой лишь хорошенькую, счастливую новобрачную, ставшую любимицей прессы.
Некоторое время Джил грелась в лучах славы и всеобщего внимания, так что почти забыла о назойливой мысли, постоянно терзавшей мозг. Но тут еще одно случайное событие разбило зеркало счастья.
Постепенно Джил становилась добычей бессонницы, которой никогда не страдала раньше. Она лежала в огромной постели Джордана, наблюдая за спящим мужем, но сама не могла даже задремать. Потом Джил вставала, принимала таблетку снотворного и уходила в другую комнату ждать, пока подействует лекарство.
Но чаще Джил удалялась в библиотеку и читала, пока книга не валилась из рук. Только когда слова начинали расплываться перед глазами, она возвращалась в постель и ложилась рядом с мужем.
И, наконец, бессонница Джил вместе с увлечением книгами привела к окончательной катастрофе.
Как-то ночью, когда Джордан уехал в другой город по важному делу, Джил, оставшись одна, легла пораньше, не в силах дождаться завтрашнего дня и возвращения мужа, но, так и не сумев уснуть, поднялась и направилась в библиотеку. На одной из полок стояло прекрасное трехтомное издание Шекспира, купленное Джорданом на аукционе несколько лет назад.
Джил вытащила томик, чувствуя приятное покалывание в пальцах при мысли о том, что касается столь драгоценной для Джордана книги, рассеянно перелистала страницы и остановилась где-то в середине
