В полдень мы поели и удалились в роскошную каюту. Мы занимались любовью и спали, и, когда вышли на палубу в бронзовое сияние уходящего дня, ладья скользила по направлению к каналу, уводящему на запад, к оазису Фаюм.
Опустился вечер, и зажглись лампы; мы плыли по течению, а на груди реки покоились яркие звезды. Очень часто на протяжении этого волшебного дня бывало так, что люди на берегу бросали взгляд на реку, потом вглядывались более пристально и начинали перекрикиваться друг с другом:
— Это царь! Бог плывет!
Я крепко сжимала руку Рамзеса, а они кланялись и посылали нам благословения, и их голоса звенели у меня в ушах сладкозвучной музыкой.
Вскоре после наступления темноты мы снова вошли в каюту и тихо разговаривали, пока наши тела не сплелись, объятые безмятежным сном, а когда мы проснулись, ладья уже пришвартовалась в Фаюме.
Оазис Фаюм был жемчужиной красоты и плодородия посреди пустыни, со своим огромным озером, окруженным тысячами покрытых сочной зеленью полей и множеством густых рощ, но я мало помню из того, что видела. Потому что одна маленькая полоска его земли была моей, и только моей; невозможно описать эмоции, охватившие меня, когда мы с Рамзесом сошли с баржи на эту землю. Я безмолвно шагала по своим десяти ароурам, и у меня перед глазами живо вставало видение: я с трудом пробираюсь по комьям земли через поле отца, чтобы, обхватив руками его крепкое бедро, просить отвести меня в школу… На моих ароурах уже был виден результат проделанной работы. Оросительные каналы, засаженные пальмами по краям, были частично вычищены. Жирная, черная, пахнущая земляным духом почва, на которой прежде выпасали скот, теперь была запахана и поделена на участки, их можно будет засеять в начале следующего сезона перст.
Рамзес не пошел со мной. Взглянув на залитый солнцем неровный грунт, он потребовал кресло, уселся рядом с носилками и стал наблюдать за мной. Но когда я удовлетворила жадное любопытство, мы вместе отправились к моему дому, осторожно ступая по разбитой каменистой дороге через запущенный сад, мимо покрытого грязной пеной бассейна; вместе же мы приняли ритуал поклонения от моих слуг. Смотритель извинился за состояние сада.
— Я думал, что важнее сразу же начать работу в полях, перестроить дом и помещения для слуг, — с волнением объяснил он. — Я надеюсь, что точно следовал твоим указаниям, госпожа Ту. Сад и бассейн будут восстановлены, когда мы завершим более важные задания.
Я, разумеется, согласилась с ним. К самому дому Рамзес отнесся довольно пренебрежительно. Дом был без мебели, с маленькими комнатами, но я уже полюбила его. Я с воодушевлением планировала, как обустрою в нем каждый уголок, и попросила Рамзеса позволить мне провести там одну ночь в одиночестве.
— Но здесь пахнет плесенью и, возможно, полно ядовитых насекомых, — ворчал он. — Скорпионы любят прятаться в прохладных местах. — Потом он улыбнулся. — Но ты любишь скорпионов, правда, Ту? Очень хорошо. Можешь остаться здесь сегодня ночью, если возьмешь с собой стражу.
Я бурно поблагодарила его, он благосклонно улыбнулся в ответ, и на закате Дисенк устроила мне постель в одной из комнат, а стражники встали на постах снаружи.
Мне не спалось. Много часов я лежала в темноте, слушая безмятежную тишину, лелея свою радость. Дважды в течение ночи я вставала и выходила в налитый луной сад, не обращая внимания на зловоние, исходившее от черной воды бассейна я иногда натыкалась. Это было мое. Все это принадлежало мне.
Как истинная крестьянка, я сразу же почувствовала неразрывную связь с землей. Она не предаст меня. Она не воздаст мне за усердие и заботу черной неблагодарностью. Она распознает мелодию, которую я буду играть для нее через своего честного смотрителя и его помощников, и расцветет в гармонии и изобилии. И это будет ее ответом на мою любовь. Я не хотела покидать свою землю; утром я распростерлась на пороге своего дома с благовониями в руках и помолилась Бесу, приносящему счастье в каждый дом, я вдохнула его присутствие в каждую комнату и изгнала из дома все зло.
Остаток того дня я предпочла бы забыть. Он неотступно преследует меня до сих пор, несмотря на то что я сделала все возможное, чтобы стереть его из своей памяти. В Фаюме был гарем Ми-Вер — место, куда отсылали состарившихся отвергнутых царских наложниц, и Рамзес решил посетить его с визитом вежливости. Он не послал предупреждения о своем визите, и взволнованный Хранитель дверей приветствовал его, неловко распростершись, беспрестанно принося извинения и бросая на меня косые взгляды.
Мы быстро обходили территорию, и, пока Рамзес останавливался поговорить то с одним, то с другим, я уже через несколько минут сгорала от желания поскорее покинуть это место. Строение было старое, комнаты маленькие и темные. Хотя сады были такие же зеленые, как и везде в Фаюме, они казались мрачными, полными безмолвия, которое тяжело давило на ка и угнетало тело.
В гареме обитали несколько сотен женщин, женщин с морщинистой, ссохшейся кожей, со скрюченными руками и седыми, безжизненными волосами, предвещавшими надвигающуюся смерть. Их голоса были скрипучими, рты шепелявыми, движения медленными и затрудненными. Одни час за часом недвижно сидели под деревьями, уставившись в пространство перед собой. Другое уродливыми тенями лежали на своих кушетках в полумраке открытых помещений, мимо которых мы проходили. Уныние, покорность и терпение медленного умирания пропитали воздух, несмотря на заботу множества служанок; и к тому времени, как за нами закрылись ворота, я была в состоянии, близком к истерике. Закончить жизнь, как они. Как они! Перспектива была невыносимой.
Когда мы сели в носилки, Рамзес погладил меня по руке.
— Ту, ты такая холодная! — воскликнул он. — И ты вся дрожишь! Ну же, тебе нужно поесть. Утолим голод и потом пойдем в храмы, совершим жертвоприношения. Тебе это понравится намного больше, потому что Себеку и Херишефу поклоняются женщины в расцвете лет и потом их дома полнятся новой жизнью.
Это было единственное упоминание, которое он сделал по поводу нашего визита в Ми-Вер, и я была рада. Потому что если бы он спросил о моих впечатлениях, я бы только разрыдалась, вспоминая об этой могиле для живых.
Но в храмах Себека и Херишефа, где действительно дворы были полны молодыми просительницами, я в панике отказалась приносить какие-либо жертвы, и Рамзес не стал вынуждать меня, несомненно, чтобы избежать ненужных сцен. Позже, когда его жрецы приманили увешанного драгоценными камнями Себека к краю озера и он открыл свою пасть с рядами острых зубов, чтобы принять дары, которые Рамзес вручил мне, нервы снова подвели меня. Я стояла, вся дрожа; хлеб, фрукты и кусочки мяса выскальзывали у меня из рук кусок за куском и падали на вымощенный камнями двор; крокодилий бог нетерпеливо лязгал челюстями, а жрецы смотрели на меня из-под полуопущенных век.
В конце концов царь подставил блюдо под мою руку, и я уронила в него свои подношения. Он передал его одному из жрецов, взял меня за локоть и повел прочь.
— Ты сегодня не скорпион, ты испуганный заяц, — заметил он без раздражения. Я шла рядом с ним, растерянная и готовая расплакаться. — Значит, ты боишься приносить дары плодородию Себека и Херишефа? Почему, скажи мне. Может быть, ты не хочешь принести ребенка своему царю?
Мне хотелось остановиться и повернуться к нему, схватить его руку и прижать ее к своей груди. «Помнишь Ибен? — хотела воскликнуть я. — Где она теперь, Великий Гор? Ты хоть однажды вспомнил о женщине, которая зачала от тебя, или послал спросить о ребенке, которому ты стал отцом? Да сжалятся надо мной боги, если я когда-нибудь упаду в эту черную яму!» Женщины из гарема в Фаюме, казалось, зловеще всматривались в меня из редкой тени деревьев. Я покачала головой.
— Прости меня, Могучий Бык, — еле слышно произнесла я. — Возможно, все это так, как ты говоришь. Возможно, нет. Прости.
Он не ответил, и мы в молчании сели в носилки и не разговаривали до самой пристани.
Я с облегчением вернулась в суету и оживление дворцового гарема. Воспоминания о другом гареме, заброшенном в глуши Фаюма, часто беспокоили меня в последующие дни, но мне удавалось вызывать в памяти воспоминания о своих драгоценных полях, и они помогали мне успокоиться. Моя земля стала для меня воплощением жизни, силы и надежды. Только она могла дать мне то единственное плодородие, которого мне бы хотелось.
Я постоянно находилась рядом с фараоном. Мое собственное жилище стало местом торопливой
