– Смотри, вон там, далеко на западе, у самого горизонта. Первая!
Она взглянула. Вдалеке возник и замаячил, приближаясь, треугольный силуэт; несмотря на срезанную вершину, он поразительно выделялся на фоне равнины, которая разворачивалась перед ними. Вокруг не было ни растительности, ни домов; только узкая полоска тростника разделяла песок и реку. Пирамида походила на упавший с неба булыжник. Принесли кресла и зонтики, фараон и его дочь сели, не говоря ни слова; матросы и слуги тоже молчали. Силуэт приближался, становясь все отчетливее, пока наконец совершенно не заслонил собой все остальное. Хатшепсут увидела, что множество других таких же построек, еще неясных вдали, встают позади первой, и ее сердце преисполнилось восторгом. Они поравнялись с пирамидой, и девушка увидела, что сооружение окружают остатки дорог и каменные обломки, а его плоская вершина и массивное основание продолжают бросать вызов хаосу, сотворенному природой и человеком.
– Она не всегда была такой, – сказал Тутмос, когда они медленно проплывали мимо. – Когда-то она была одета в белый песчаник и сияла, точно само солнце во всей его славе. Сегодня никто не знает наверняка, что за бог похоронен в ней, но говорят, там лежит Сенефру.
Им навстречу скользнула другая пирамида, ее вершина упиралась в небо, точно наконечник копья. Хатшепсут затаила дыхание. Она представить не могла, что люди способны построить такое, и сознание того, что она происходит от этих людей, которые были больше, чем просто людьми, глубоко ее взволновало. Ей вспомнилась крохотная пирамидка Ментухотепа-хапет-Ра, рядом с которой эти были гигантами, мощными и бесконечно сильными.
Пока корабль скользил мимо, Тутмос сказал:
– Их тут много. То, что ты видишь, только начало. Отсюда до самого Мемфиса на протяжении дня пути, если плыть не торопясь, пустыня заполнена ими, большими и маленькими. Впечатляет, не правда ли?
И он с улыбкой повернулся к дочери, но она его не слышала. Ее глаза следили за медленным, величественным шествием гробниц, лицо было неподвижно.
Мемфиса они достигли в тот же день к вечеру, но на ночлег остановились чуть выше по течению. Пока бросили якорь, совсем стемнело, и пирамиды скрылись из виду. Но Хатшепсут, лежа на кровати, прислушивалась к городскому шуму. У пристани скрипели лодки, гомонили люди, ночная разноголосица сменялась непривычными звуками, и это мешало ей уснуть. Отец мало рассказывал ей об этом городе, но она знала, что он прекрасен и что однажды, когда Буто, старейший и самый таинственный из городов страны, впал у правителей в немилость, столицу Египта перенесли в Мемфис. Ночные звуки напомнили ей Фивы, и она беспокойно заворочалась под теплыми покрывалами, вдруг соскучившись по своим покоям, по знакомым лицам. Ей стало интересно, как поживают Сенмут и рабыня Та-кха'ет. При мысли о них настроение у нее улучшилось, и она тихо рассмеялась в темноте. От Сенмута ее мысли перешли к долине на том берегу Нила, тихо спящей при свете луны. Она так и не решила, что с ней делать. Пирамиды, которые она видела днём, резко изменили ее представления о том, чего способен добиться человек, и она поклялась, что Сенмут построит для нее гробницу, сравнимую с гробницами богов, чего бы это ни стоило. Но какую? И каким способом? Утомленная впечатлениями дня, она хотела заснуть, ведь назавтра ей предстояло снова облачиться в царские одежды и принять наместника, который придет выразить свое почтение. Но сон не шел к ней.
Наутро, едва занялась заря, она завернулась в плащ и шагнула в лес серо-зеленых финиковых пальм. В замешательстве она моргнула, сделала заледеневшими босыми ногами несколько шагов к борту и убедилась, что так оно и есть: вокруг стояли деревья, перевитые лентами утреннего тумана. Пока она вдыхала аромат влажной свежей зелени, солнце, стряхнув волочившийся за ним шлейф тумана, свободно поплыло по небу и что-то белое, едва различимое за деревьями, сверкнуло в его лучах. Дрожа от холода, она вернулась в каюту, опустила за собой полог и с удовольствием ступила в таз с горячей водой, которую приготовила для нее рабыня. Ее искупали. Сегодня она решила надеть платье и после купания стояла неподвижно, пока девушка натягивала его на нее через голову и расправляла на бедрах. Платье было из белого льна, сплошь расшитого золотыми листьями, а его толстая кайма из накладного золота доходила ей до лодыжек. Она подняла руки, и рабыня затянула пояс – золотистую тесьму с большими вставками из ляпис-лазури и золотыми кистями. Она сидела, пока ей накладывали макияж: золотую краску на веки, угольно-черную – вокруг глаз, хну – на губы и ладони тонких рук. Ей расчесали волосы, после чего принесли и водрузили ей на голову тяжелый церемониальный парик из ста жестких черных косичек, которые свисали ей на плечи и щекотали шею. Пока она приноравливалась, как повернуть в нем голову, ей принесли шкатулку с драгоценностями. Она подняла крышку и задумалась. Ей хотелось надеть что-нибудь нетяжелое и нарядное, серебряные цепочки или синие стеклянные цветы, к примеру, но она выбрала позолоченную нагрудную пластину: две царственные птицы Гора в двойных венцах сидят, глядя друг на друга, соединенные змеями, которые обвились вокруг сдвоенных обручей; украшение было сделано из полевого шпата и сердолика и тяжело давило на грудь. На руки она надела браслеты из электрума, а на голову – маленькую шапочку из золотой материи, расшитую бирюзовыми перьями.
Когда она была полностью готова и рабыня надела ей на ноги сандалии, она вышла и направилась к Тутмосу, который ждал ее на носу лодки, приближавшейся к причалу. Он тоже был облачен в парадные одежды из золота, голубой и белой кожи. Его лицо было тщательно накрашено, он рассеянно поздоровался с ней, не сводя глаз с торжественной группы жрецов и сановников, которые выстроились у причальных ступеней. За их спинами начиналась широкая дорога, которая вела к окружавшей город сияющей белой стене и распахнутым настежь бронзовым воротам. За ними Хатшепсут увидела дома, обелиски и сады какого-то храма.
– Перед тобой прославленная Белая стена Менеса, – сказал ей Тутмос, – а далеко за ней – пилоны дома, принадлежащего супруге бога Птаха. Сегодня мы отобедаем с верховным жрецом Мемфиса, но сначала придется пойти в храм и выразить почтение. То-то бы Тутмос порадовался, если бы увидел!
«И действительно, порадовался бы не меньше меня», – подумала Хатшепсут, ибо она и ее брат, несмотря на разделявшую их неприязнь, оба поклонялись Сехмет, мемфисской богине-львице.
Они прибыли. С корабля спустили сходни, со стен зазвучали рога. Хатшепсут и фараон медленно сошли с корабля навстречу жрецам, которые не отрывали взглядов от их лиц. Сначала главный глашатай Тутмоса объявил все его титулы, и только затем верховный жрец на коленях приблизился к ним и облобызал их ноги.
– Встань, счастливец, – сказал Тутмос.
Верховный жрец поднялся, снова поклонился и торжественно приветствовал их.
Хатшепсут увидела, что это совсем молодой человек, полный, с крючковатым носом и живыми глазами.
Тутмос отвечал ему:
– Сегодня счастливый день! Весь Египет радуется, видя, как Цветок Египта едет по его земле, возжелав