казалось невероятным, чтобы только из-за этого такой доблестный человек лишился места подле богов. Она решила, что прикажет многократно высечь его имя на камнях, скалах и утесах, потому что до тех пор, пока не стерлось имя, боги найдут и человека.
Солдат Джезеркерасонба она отправила назад, к командиру, с обещаниями богатых даров им и ему.
Утром их ждал обратный путь, но Хатшепсут не очень хотелось идти. Солдатская жизнь во многом устраивала женщину: ей нравились свобода, перемена мест, радости бивуачной жизни. И все же она призналась себе, что больше всего ее пугает перспектива встречи с Тутмосом. Сен-Нефер перестал бредить и спал теперь в одной палатке с Менхом, а она радовалась, что снова может побыть одна; но мысли не давали ей покоя и ночью. Хатшепсут ворочалась, пока не услышала звуки горна. Когда весь лагерь зашевелился, встряхиваясь, точно пес, услышавший свист хозяина, она нехотя поднялась, жалея, что нельзя выкупаться в реке, и борясь с тошнотой, которую вызывали у нее кухонные запахи и вкус утреннего вина. Женщина опустилась в кресло и, дожидаясь, пока соберут ее палатку, разглядывала кисти своего штандарта, искрящиеся на утреннем солнце, и жалела, что нельзя срыгнуть.
Лежачих раненых было не слишком много, но все же достаточно, чтобы войско не могло двигаться с привычной скоростью, так что солдаты шагали не спеша, давая отдых натруженным мышцам. Настроение у всех было праздничное.
Подошел Нехези и сел рядом с Хатшепсут на корточки. Его красивое черное лицо было таким же невозмутимым и гладким, как всегда, взгляд, в котором читалось спокойное превосходство, скользил с одного предмета на другой. Похоже, ему нравилась ее компания, хотя они могли час просидеть вот так, молча. Однажды она спросила, есть ли у него в Фивах жена.
Застигнутый ее вопросом врасплох, он не сдержал улыбки.
– Нет, ваше величество, ни жены, ни наложниц у меня нет. Одиночество для меня дороже любого общества, исключая ваше. В одиночестве я размышляю и читаю.
Теперь настала ее очередь удивляться.
– Это необычно для солдата – уметь читать!
– Верно. Меня научила моя мать, но кто научил ее – теперь уже не узнаешь. Я читал обо всех войнах, которые вели ваш отец и ваши предки, и об их борьбе с гиксосами, но, по-моему, отныне мне не будет хватать времени на чтение.
– Ты прав. Теперь твое время тебе не принадлежит. Я собираюсь назначить тебя хранителем царской печати.
Он замер, потом поднял на нее взгляд.
– Ваше величество, вы уже сделали меня генералом, этого вполне достаточно… – начал он.
Но она перебила его:
– Нет, не достаточно! Мне нужно, чтобы рядом со мной постоянно был крепкий человек, у которого царскую печать можно вырвать не иначе как силой. Фараону печать не нужна, зато она понадобится мне. Согласен ли ты носить ее у себя на поясе, Нехези, и быть постоянно при мне? При этом ты сможешь исполнять и свои обязанности генерала; кроме того, я подумываю назначить тебя командиром телохранителей его величества. Телохранителя лучше тебя и не придумаешь.
Он коротко кивнул, без всяких расспросов принимая ее веру в него. Когда Нехези ушел, она почувствовала удовлетворение, понимая, что сделала правильный выбор.
Они добрались до реки, где она наконец выкупалась. Но мешкать времени не было, ибо Асуан лежал всего в одном переходе от них и гонцы с вестью о победе уже отбыли туда.
Хатшепсут открыла свой походный сундучок слоновой кости и вынула оттуда парик, корону и позолоченные браслеты, а когда войско выстроилось для триумфального марша, заняла подобающее ей место впереди, и ее начищенная до блеска колесница двинулась вслед за знаменосцами.
Они вошли в Асуан, медленно пройдя через толпу плачущих и смеющихся обитателей города, которые забрасывали их цветами и выбегали вперед, чтобы угостить вином и сладостями. Тутмос ждал войско у ворот, сидя на троне в парадном облачении. Хатшепсут поприветствовала его и заняла свое место рядом с ним, а генералы подходили один за другим, клали свои жезлы власти на землю, целовали раскрашенные ноги фараона и получали из его рук награду.
Нубийский вождь подошел последним, крепко связанный снятыми с убитой лошади поводьями; он тащился, шатаясь от изнеможения, ибо весь поход шедшие сзади солдаты стегали его кнутом, и теперь над его исполосованной шрамами, окровавленной спиной кружили мухи. Нехези подвел его к фараону и грубо толкнул на землю; вождь, не в силах удержать равновесие, упал ничком. Тутмос вытянул украшенную драгоценностями ногу и поставил ему на шею, а толпа, почуяв кровь, одобрительно взревела.
Пен-Нехеб изложил события последних недель, и все слушали; Тутмос улыбался и восторженно кивал, а когда рассказ старого воина подошел к концу, встал и победоносно воздел сияющие золотом плеть и крюк над головой.
– Так погибнет всякий враг Египта! – воскликнул он, и солдаты вторили ему, стуча древками копий по каменным плитам двора. – Все слышали о том, Как пал мой брат, благородный Ваджмос, и как он был отмщен. Так давайте же возблагодарим Амона и отведем эту жертву в храм в Фивах, чтобы бог убедился, что мы вознаградили его доверие!
Нубийца рывком поставили на ноги и увели, а Тутмос и Хатшепсут бок о бок прошли в пиршественный зал, где их и всех офицеров войска перед маршем на Фивы уже ждал пир.
– Ну как, очень было трудно? – наконец решился спросить Тутмос, который с завистливым благоговением разглядывал ее бархатистую кожу, от загара ставшую почти такой же черной, как у нубийца, ее руки и ноги, окрепшие и налитые новой силой.
Она снисходительно улыбнулась ему.
– И да и нет, – ответила она, когда они прошли мимо Тутмоса I и под его грозным взором свернули в зал. – Я более чем сожалею о смерти Ваджмоса, и в то же время я рада, что мне представилась возможность так хорошо узнать своих солдат, а им – меня.
Тутмос имел в виду совсем другое, и Хатшепсут это знала, но все же продолжала дразнить его,
