видел, как она извивается на полу по ту сторону двери, как молотят ее кулаки по твердой древесине. На дне большой чаши образовалась лужица воска, в которой стало невозможно различить отдельные фигурки, папирус же обратился в горстку темного невесомого пепла.
Хаэмуас заплакал. «Мне сопутствовала удача, – думал он, отирая глаза, слезящиеся от ладана и едкого дыма сгоревшего папируса. – Заклинание возымело силу. Сет подчинился моей власти, но уже сейчас, в эту самую минуту, он вновь обретает независимость, без тени жалости взирает на меня своим жестоким взором. И теперь этот пристальный взгляд останется со мной до конца дней».
Мало-помалу к нему пришло ощущение глубочайшего спокойствия, царящего повсюду, а вместе с ним появились и первые робкие признаки наступающего утра. Хаэмуас вытер лицо куском полотна, развернул его и отбросил. Он надел свою прежнюю повязку, которую снял еще ночью, прежде чем приступать к ворожбе. Кто-нибудь в доме, несомненно, слышал ее дикие крики. Вскоре сюда набегут стражники и обнаружат… Что они обнаружат? Он осмотрелся по сторонам. В комнате царил беспорядок, пахло перегоревшим ладаном, потом и миррой, которой он умастил свое тело. Лампа вспыхнула, затрещала и погасла, но Хаэмуас все равно отлично видел своего слугу – бледный как полотно, тот стоял, прислонившись к стене.
– Каса, открой дверь, – сказал Хаэмуас.
Слуга молча смотрел на него.
– Царевич, – едва слышно выдавил он, – что здесь произошло? Что ты совершил?
– Я избавился от величайшего зла, – усталым голосом ответил Хаэмуас, – а теперь мне предстоит научиться жить в вечной близости с еще одним, возможно, куда более страшным злом. Я соберу всех и расскажу обо всем по порядку, но пока, Каса, прошу тебя, открой дверь.
Едва переставляя ноги, слуга двинулся выполнять приказ, но, коснувшись замка на двери, он замешкался.
– Царевич, – сказал он, не поворачиваясь к Хаэмуасу лицом, – тайное имя Сета…
– Именно такое, как я назвал, – перебил его Хаэмуас. – Но не вздумай сам повторять его. Даже начинающим магам это запрещено, для их же собственного блага. А тебя я хочу поздравить – ты мужественно исполнил свою роль.
Каса открыл дверь.
Она лежала ничком, головой к двери, вытянув вперед руку и ногу. Кожа на суставах ссохлась и потрескалась, обнажая кости, но открывшаяся под ней плоть была красной и сухой, рядом на полу он не заметил следов крови. Весь коридор наполнял запах гнили, и Касу начало рвать. Хаэмуас не обращал на него внимания. Склонившись над женщиной, он откинул волосы ей со лба. На него взглянули остекленевшие, лишенные выражения глаза, он увидел звериный оскал, в котором обнажились мелкие хищные зубы. Тело ее, казалось, начало раздуваться, и Хаэмуас понимал, что времени у него мало. Воины бежали сюда, из глубины дома до его слуха доносились их громкие крики. Хаэмуас поднялся. Стражники были уже здесь; завидев царевича, они в нерешительности остановились, приветствовали его. Хаэмуасу не хотелось ничего говорить, ничего объяснять, по крайней мере теперь. «Я заслужил не только вечное проклятие бога, – думал он, глядя на лица своих воинов, – потому что я все еще не перестаю любить и желать ее. Это противоестественная, отвратительная и ужасная страсть, но нет на земле такой силы, что способна снять с меня это проклятие».
– Вынесите тело в сад, – резко бросил он. – Амек, ты здесь? Вперед вышел его капитан и поклонился царевичу.
– Слушаю, царевич.
– Возьми шестерых человек и отправляйтесь в дом Сисенета на восточном берегу. Там вы найдете два мертвых тела – Сисенета и его сына. Привезите их сюда. Сложите погребальный костер, я буду ждать ваших сообщений.
В рядах воинов послышался ропот, но Амек быстро поклонился своему господину, быстро отдал приказ воинам, и они ушли.
Хаэмуас бросил еще один, последний взгляд на тело Табубы, пока воины с опаской поднимали ее останки, потом, тяжело опираясь на плечо Касы, медленно побрел к себе. По пути, проходя мимо ее новых покоев, он отвел взгляд.
Укрывшись за стенами своей комнаты, он отпустил Касу отдохнуть и сам собирался ложиться в постель. На столике у ложа стояла чаша, из которой она пила так недавно. Хаэмуас взял ее в руки, несколько капель на дне переливались, точно масло. Постель все еще хранила очертания ее тела, на подушке осталась вмятина от ее головы. Хаэмуас тяжело опустился на постель и сжал эту подушку в руках. Так он долго сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и тихо плача, пока наконец в комнате не стало совсем светло, а снаружи слышалось громкое щебетание и птичий гомон.
Спустя три часа к нему явился Амек, и Хаэмуас, измученный, с чувствами, притуплёнными глубочайшей духовной усталостью, отложил наконец подушку и вышел к капитану стражи.
– Мы все исполнили, – сказал Амек. – Тела оказались там, как ты и сказал. Человек по имени Сисенет лежал в своей комнате, упав лицом на стол. В руках он сжимал восковую куклу и кожицу скорпиона. Юноша по имени Хармин умер в своей постели. – Хаэмуас кивнул, но Амек еще не все сказал. – Царевич, я воин, и мне часто приходилось на своем веку видеть мертвые тела. Но сегодня мне показалось, что эти люди мертвы уже давным-давно. Тела распухли, отвратительно воняют, а суставы у них не гнутся. Я ничего не понимаю.
– Все правильно, – ответил Хаэмуас. – Они умерли очень давно, Амек. Положи тела на погребальный костер. И старайся меньше к ним прикасаться.
– Но, царевич, – принялся возражать Амек в полном недоумении, – если ты прикажешь их сжечь, если не разрешишь набальзамировать их тела, боги не сумеют отыскать их. И тогда залогом бессмертия для этих людей останутся всего лишь их имена, а имя – весьма тонкая материя, опираться на которую божественным несподручно.
– Твоя правда, несподручно, – подтвердил Хаэмуас, которому хотелось в эту минуту одновременно и плакать, и смеяться. – Но прошу тебя, Амек, поверь мне. То, о чем я тебя попросил, имеет непосредственное отношение к магии. Не тревожь себя понапрасну.
Амек молча поклонился, выражая полную покорность, и отправился исполнять приказ. Хаэмуас направился в комнату Шеритры. На сей раз он не стал просить разрешения войти. Не обращая внимания на Бакмут, он быстро миновал приемную и ступил в спальню дочери. Она уже проснулась, но еще не вставала с постели. Занавеси на окнах были опущены. Она, недоуменно моргая, подняла к нему глаза. Потом быстро села на постели.
– Тебя не ждут здесь, отец, – ледяным тоном начала Шеритра, но вдруг он заметил, что она стала внимательно к нему присматриваться. Он понял, что именно открылось ее взгляду. Все его тело покрывали маслянистые подтеки, на шее виднелись следы соды, что он сыпал себе за уши, на обнаженной груди – темные пятна от мази, на ладонях – грязь, струи пота. Девушка робко опустила ноги на пол.
– Ты занимался ворожбой, – сказала она. – О, отец, это правда?
– Гори умер, – ответил он и почувствовал комок в горле.
Она лишь кивнула.
– Я знаю. Почему это тебя удивляет? – И лицо ее снова сделалось мрачным и отчужденным. – Я не намерена более говорить с тобой об этом. Я стану носить траур. Ведь я любила его. – Голос у нее дрогнул. – А если эта подлая тварь вздумает изображать грусть, я убью ее собственными руками.
Вместо ответа он протянул ей накидку.
– Набрось это на плечи, Шеритра, – сказал он. – Это приказ, и если ты ослушаешься, я силой вынесу тебя из комнаты. Обещаю, что сегодня тебе в последний раз приходится видеть мое лицо.
С минуту она подозрительно смотрела на него, потом, вырвав накидку у него из рук, завернулась в ткань по самый подбородок.
Он провел ее в сад, залитый в этот час мутным утренним светом. Хаэмуас знал, что именно откроется сейчас ее взору, но он не стал щадить ее чувств. Миновав колонны, он чуть отступил в сторону, чтобы ничто не загораживало ей обзор.
С секунду она явно не понимала, что перед ней. Хаэмуас ждал, а она внимательно всматривалась в высокую груду сухих дров, уложенных на траве, сверху на которых покоились три обезображенных трупа.
