взгляд на дом, потом повернулся к ним, и по его бледному лицу ничего нельзя было прочесть. Однако едва он узнал сына Хаэмуаса, как его губы сложились в вежливую улыбку. Он подошел, поцеловал мать в подставленную щеку и поклонился Гори.
– Приветствую тебя, Хармин, – произнес Гори. – Моя сестра хорошо провела день?
– Я приложил для этого все усилия, – серьезно ответил молодой человек.
– Значит, у нас всех был сегодня чудесный день, – вступила в разговор Табуба. – Я как раз причаливала, Хармин, когда царевич случайно проплывал мимо нашего дома. Я пригласила его провести со мной остаток дня, чтобы немножко развеяться и не скучать. Пора, пожалуй, подумать об обеде.
– Но сначала я должен немного отдохнуть, – чуть раздраженно произнес Хармин. – Пусть нынешний день и был полон событий весьма приятных, я все же пропустил свой обычный час дневного отдыха, а должен признаться, что отказаться от этого мне не под силу, как бы ни были соблазнительны другие ожидающие меня развлечения. – И, слабо улыбнувшись им на прощание, он направился к дому. У Гори возникло неприятное чувство: казалось, эти капризные слова не более чем внешнее проявление, тонкие струйки дыма, свидетельствующие о бушующем глубоко внутри мощном пламени. Он стал думать о том, как дела у Шеритры, очевидно, как раз и ставшей для Хармина сегодняшним соблазнительным развлечением. Гори смотрел вслед молодому человеку, равному ему самому по физической привлекательности, и внезапно ему в голову пришла мысль, что он не испытывает к Хармину теплых дружеских чувств. От этого ему сделалось не по себе.
Гори поднялся, потягиваясь.
– Мне пора, – сказал он, смягчая свои слова улыбкой. – Я провел нынешний день с превеликим удовольствием, Табуба, описать которое у меня не хватает слов. Но теперь, если моя одежда уже готова, я должен возвращаться домой.
Она выразила свое согласие, поднявшись с места, и вместе они направились к дому вслед за Хармином.
В пустых комнатах уже сгущались вечерние сумерки, а лампы все еще не зажигали. Гори стоял среди просторного зала, окруженный со всех сторон стенными росписями, с которых, казалось, смыли все краски, и смотрел на мрачно возвышавшиеся над ним статуи Амона и Тота, чей изогнутый птичий клюв и крошечные глазки-бусины выглядели в полумраке особенно хищно. Гори вдруг ясно осознал, что ему нестерпимо хочется обнять Табубу. И вместе с этим, заглушая желание, в нем поднялось чувство безграничного одиночества и тоски, словно приближающаяся ночь накрыла его своим черным крылом. Он чуть не вскрикнул от ужаса, когда с лампой в руках появился слуга. Гори рассмеялся.
Вернулась Табуба; перекинув через руку, она несла его юбку. Гори поблагодарил ее, вышел в коридор и быстро сменил одежду Хармина на свою собственную. Сквозь щель под дверью в спальню Хармина пробивался тусклый желтоватый свет, откуда-то доносились задумчивые, печальные звуки лютни. Гори передернул плечами.
Он поспешил назад, в большой зал, попрощался с Табубой, передал привет Сисенету, который все еще не вернулся домой, и быстро, как только мог, направился в сгущающихся сумерках туда, где за пальмовой рощей слышался благословенный плеск речной воды. Он был счастлив увидеть, что бог Ра еще парит над горизонтом, разливая вокруг яркое красно-оранжевое сияние. Черные силуэты древних руин и пирамид Саккары четко выделялись на фоне заката. Гори сел в лодку, опустил весла в воду и направился домой.
Когда он добрался до своего причала, уже совсем стемнело, а факел, обычно освещающий спуск к воде, пока не зажигали. Проклиная все на свете, Гори неловко поднялся по ступеням, но стоило ему выйти на ведущую к дому дорожку, как все его страхи рассеялись и к нему вернулось обычное хорошее расположение духа. Из кухни, что находилась позади помещений для слуг, до него доносились дразнящие ароматы жарящейся говядины и наваристого луково-чесночного супа, а через открытую дверь столового зала на террасу и дальше, на лужайку перед домом, струился теплый веселый свет. Подошел слуга с двумя пылающими факелами в руках. Он остановился и поклонился Гори.
– Доброго вечера, царевич, – тихо проговорил он и поспешил дальше. Гори ответил на его приветствие, и в эту минуту мрачное чувство, возникшее в его душе в доме Табубы, окончательно рассеялось.
Войдя в дом, он направился к покоям Шеритры. Стражник, дежуривший у ее порога, пропустил Гори без тени замешательства, и молодой человек ступил в комнату, залитую ярким светом лампы. Шеритра сидела перед туалетным столиком, – а Гори прекрасно знал, что девушка крайне редко давала себе труд всерьез заняться туалетом. На ней было белое, расшитое золотом платье, украшенное множеством рюшей, вздымавшихся при дыхании. Сандалии удерживали на ногах золотые ремешки, золотые змейки перехватывали руки и оплетали пряди ее длинного, доходящего до самой талии парика. «Она держит спину ровно», – подумал Гори, подходя ближе к сестре. Шеритра с улыбкой повернулась к нему, и Гори вовремя успел скрыть изумление, поскольку на лицо она нанесла модную желтую краску. Веки сияли от золотистой пыльцы, подведенные черным глаза казались больше. Губы подчеркивала ярко-рыжая хна.
– У тебя такой вид, просто дух захватывает, – сказал Гори. – У нас что сегодня, важные гости? – Он бросился на кровать и закинул руки за голову – любимый уголок, в котором он вот так мог полулежать часами, пока они с сестрой болтали о том о сем. Шеритра громко вскрикнула:
– Гори! Мои простыни! Ты такой потный и грязный! Он пропустил ее негодующий возглас мимо ушей.
– Так что, важные гости?
Ее губы, одновременно знакомые и незнакомые под слоем краски, лукаво изогнулись.
– Нет. Просто мне захотелось сегодня воспользоваться косметикой. – В ее голосе послышались знакомые настороженные нотки. – А что?
– Да ничего, – поспешил заверить он сестру. – Мне очень нравится. Но в чем причина, Шеритра? – Даже отец не позволил бы себе задать ей подобного вопроса, но Гори знал, что для него ее сердце всегда открыто. Он был ее старшим братом, другом и защитником, от которого можно было не прятаться за неприступными стенами собственной робости.
Она взяла медное зеркало и стала внимательно рассматривать свое отражение.
– Глаза у меня выглядят совсем неплохо, если их как следует подвести сурьмой, правда, Гори? А что скажешь про губы? Если их подкрасить, они становятся привлекательнее?
– Шеритра…
Зеркало с громким стуком шлепнулось на стол. Она резко обернулась к брату:
– Потому что сегодня я великолепно провела день – мы с Хармином бродили по кварталам чужеземцев, и в его обществе я почувствовала себя красавицей. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. И сегодня я хочу выглядеть так, чтобы моя внешность соответствовала этому чувству.
«В ней появилась какая-то новая уверенность», – подумал Гори. Это была вовсе не та привычная защитная маска надменности и высокомерия, но некое новое осознание себя – он видел перед собой женщину, свободную от страха быть обиженной.
– Значит, ты в его обществе чувствовала себя как богиня Хатхор, – медленно заметил Гори. – А он как себя чувствовал, а, Шеритра?
Гори показалось, что под краской проступил взволнованный румянец.
– Откуда мне знать! – резко ответила она. – Вот его бы и спрашивал!
– Но у тебя же есть какие-то мысли!
Вместо ответа она поднялась, подошла к нему и уселась на спинку кровати.
– Вообще-то, мне кажется, что я ему очень нравлюсь, – призналась девушка. – О Гори! Он меня поцеловал! Что ты на это скажешь?
– Хармин тебя поцеловал? – Гори делал вид, что поддразнивает ее, стараясь выиграть время, чтобы обдумать эту новость.
– А кто же еще! – воскликнула Шеритра. – Ну, говори же, Гори!
«Он мне совсем не нравится, – думал Гори. – А за тебя, малышка, я боюсь. И все же я вполне отдаю себе отчет, что эти мысли могут быть вызваны чувством вины, ведь я воспылал желанием к его матери. Что подумал бы Хармин, если бы об этом узнал?» Гори поежился.
– Ну что? – продолжала настаивать Шеритра.
– Если ему удалось завоевать твое сердце и добиться доверия, то, полагаю, он один из самых выдающихся людей, дорогая моя, – сказал он, вложив в ответ столько истинного чувства, сколько мог себе
