хорошо отдохнувший и полный сил. Никакие ночные кошмары ему не досаждали.
Умывшись и одевшись, он раскрыл ковчежец, желая вознести утренние молитвы. Ему припомнились события прошлой ночи. Возможно, все это мне приснилось, говорил себе Хаэмуас, настолько в ясном свете утра все казалось нереальным. Но даже рассуждая сам с собой подобным образом, он весело мурлыкал что-то себе под нос, потому что отлично знал, чем именно сон отличается от яви.
Когда он закончил утренние молитвы и погасил ладанную курильницу, слуга объявил, что его хочет видеть Гори. Хаэмуас передал курильницу Ибу и повернулся к дверям, чтобы поприветствовать сына. Его сердце нынешним утром было полно доброты и любви, которые он жаждал излить на всякого, однако его радость несколько померкла при виде молодого человека. Гори по-прежнему хромал, но встревожило Хаэмуаса главным образом выражение его лица. Гори был бледен, осунулся, под глазами залегли темные круги, плечи опустились. Куда девалась его привычная гордая осанка?.. Встревоженный, Хаэмуас бросил взгляд на его колено, опасаясь, как бы не началось заражение, но рана закрылась хорошо, и все швы были прекрасно видны.
– Гори, что тебя тревожит? – спросил Хаэмуас.
Гори взглянул на него с удивлением и пожал плечами.
– У меня что, и в самом деле больной вид? – сказал он с вымученной улыбкой. – Колено болит, но я думаю, отец, ты еще долго не станешь снимать швы, потому что это место всегда в напряжении. Могу я сесть?
– Конечно.
– Я плохо спал, – продолжал Гори, усаживаясь на стул рядом с постелью Хаэмуаса. – Не помню точно, что именно мне снилось, но это было нечто ужасное, что-то темное, мрачное и зловещее, исполненное самых недобрых предзнаменований. Я проснулся весь разбитый. Теперь мне уже лучше.
Хаэмуас сел на постель и внимательно всмотрелся в лицо сына.
– Тебе необходимо три-четыре дня соблюдать строжайший пост, – сказал он. – Тогда тело очистится, и твоя ка обретет покой.
– Возможно, ты прав, – сказал Гори. – Жаль, что ты не составил мой гороскоп, отец. Скоро наступит месяц фаменот, а мне не хочется блуждать впотьмах, не имея понятия о том, какие дни и часы для меня опасны. Без гороскопа я не в состоянии принимать верных решений. – Он говорил, не глядя на отца. Его взгляд блуждал по комнате, а руки были крепко сжаты на коленях.
– Тебя беспокоит что-то еще, – допытывался Хаэмуас. – Обещаю, я составлю гороскопы на следующий месяц. А теперь, Гори, не хочешь ли рассказать мне о своих бедах? Может быть, я сумею тебе помочь.
Гори взглянул отцу прямо в глаза и улыбнулся:
– Уверяю тебя, царевич, со мной все в порядке. Я последую твоему совету и буду соблюдать пост. Наверное, все дело в том, что мы с Антефом в последнее время слишком много предавались возлияниям, слишком много и неразборчиво ели и слишком часто ложились в постель на рассвете.
Хаэмуасу вдруг припомнилось чувство, охватившее его накануне ночью, когда он шел по тропинке в пальмовой роще Табубы, возвращаясь к лодке, и он невольно поежился.
– Сегодня приезжает Антеф.
– Да. – Гори выпрямился. Он еще не успел наложить на лицо краску, и Хаэмуас с облегчением заметил, что румянец постепенно возвращается, а в глазах загорается обычный яркий свет. – Отец, ты еще не занимался свитком?
Хаэмуасу не было нужды уточнять, каким именно. Вот уже три месяца, как для него существовал лишь один свиток, ни на минуту не оставлявший его в покое, страх перед которым таился в глубине сознания, постоянно напоминая о себе, как ноющий больной зуб.
– Нет, пока нет, – ответил он. – А почему ты спрашиваешь?
Гори снова отвел взгляд и сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене.
– Потому что вчера я навещал Табубу. Я хотел встретиться с Сисенетом, но его не оказалось дома. Он начитанный человек, и я подумал, что смогу еще раз обсудить с ним все, что касается гробницы.
Хаэмуаса охватила беспричинная тревога, к которой примешивалась и ревность.
– Ты навещал Табубу? – резко переспросил он. – Ты отправился к ней, ничего не сказав мне? Ты проводил с ней время наедине?
Гори непонимающе смотрел на него.
– Да, и нам кажется, что Сисенет может помочь разобраться в тексте этого свитка. Она сама предположила, что брат может оказаться нам полезным. Она сказала, что у него имеется некоторый опыт в переводах древних записей, и, если ты позволишь, я бы хотел пригласить Сисенета к нам, чтобы он взглянул на свиток.
– Она приедет к нам сегодня, чтобы навестить Нубнофрет, – сказал Хаэмуас, хотя ему по какой-то непонятной причине не хотелось сообщать об этом Гори. – Я сам поговорю с ней об этом. Думаю, если Сисенет приедет взглянуть на записи, ничего страшного со свитком не произойдет. – «А не случится ли чего со мной самим?» – внезапно пришла ему в голову совершенно иррациональная мысль.
– Приедет сегодня? – воскликнул Гори. – Откуда ты знаешь? Вчера она ничего мне не говорила.
«Гори, несомненно, что-то тревожит, – подумал Хаэмуас. – Интересно, что же случилось».
– Твоя мать только и говорит, как ей хотелось бы еще раз встретиться с Табубой, вот я и послал ей записку вчера вечером, – объяснил сыну Хаэмуас. – Ответа я не получил, значит, она приняла приглашение. – «Никогда прежде я не лгал своему сыну, – мрачно подумал Хаэмуас, – но, сдается мне, это будет не единственная ложь. Возможно, и он, сознательно что-то недоговаривая, тоже не до конца честен со мной?»
– Вот как? – только и сказал Гори. – В таком случае я останусь сегодня дома. Этот свиток вызывает у меня живейший интерес. – С трудом поднявшись, он вдруг быстро склонился к отцу и поцеловал его. Потом, хромая, вышел из комнаты.
Табуба приехала вскоре после того, как закончился дневной сон, когда весь дом уже успел напитаться солнечным теплом. Хаэмуас, к великой радости Нубнофрет, сообщил ей, что Табуба приезжает специально ради нее, чтобы пару часов провести в приятных женских разговорах. Поэтому на причале, чтобы встретить ее и проводить в дом, стояла Вернуро, служанка и компаньонка Нубнофрет.
Когда доложили о прибытии гостьи, Нубнофрет только что поднялась с постели и сидела за туалетным столиком с зеркалом в руках, совершенно обнаженная, если не считать тонкой полотняной повязки, наброшенной на бедра. Слуга как раз накладывал сурьму ей на веки, но, повинуясь слову госпожи, немедленно удалился. Нубнофрет повернулась, желая обнять гостью.
– Табуба, как я рада, что ты собралась меня навестить! – воскликнула она, обдав гостью терпким мускусным запахом духов. Я знала, что мы с тобой подружимся. Ведь подруга – это так важно, особенно если живешь в браке с мужчиной, для которого превыше всех прочих обязанностей – его многочисленные государственные дела. Садись. Извини за неубранную постель, я совсем недавно встала. – Она вздохнула. – Жара становится невыносимой, и мне кажется, у меня лицо просто распухает. А у тебя такой свежий вид!
Табуба отказалась от предложенного стула и устроилась на постели, поджав ноги и подоткнув под спину подушку. Нубнофрет заметила, что сегодня Табуба предпочла своим старомодным нарядам, плотно облегающим тело, восхитительное белое платье длиной до лодыжек, собранное на груди на желтую кокетку, украшенную изящной вышивкой. Платье было без рукавов и выглядело очаровательно. Одну руку Табубы выше локтя сжимал золотой браслет, в ушах качались длинные золотые капли. Ее лицо было тщательно загримировано, волосы, лишенные каких бы то ни было украшений, аккуратно собраны в высокую прическу. Усевшись поудобнее, она улыбнулась, глядя в глаза Нубнофрет.
– А мне нравится жара, – сказала она. – В жару, царевна, я отлично сплю, хотя, конечно, остерегаюсь проводить долгие часы на открытом солнце в это время года. Не желает ли царевна присесть рядом со мной?
С легким вздохом Нубнофрет опустилась на постель и улеглась на бок, подперев голову рукой, на которую свешивались ее черные кудри.
– Вернуро скоро принесет напитки и угощение, – сказала она. – Я подумала, нам лучше не выходить из дома. В спальне немного прохладнее, чем в саду, там словно в печи. И нет даже легчайшего ветерка, ни один волос не шелохнется. Скажи мне, Табуба, ты уже свела знакомство с кем-нибудь из мемфисской знати?
