Оракул прикрыл чашу и обернулся, сделав знак своим прислужникам; мальчики тут же бросились скатывать плетеные занавеси, заслонявшие солнечный свет. В комнату хлынули лучи, и Тейе на миг зажмурилась от яркой синевы неба, на фоне которого мерцали и дрожали в горячем воздухе бежевые утесы.
– Ну? – нетерпеливо произнесла она.
– Тебе нечего опасаться, моя госпожа, – сказал он, опустив взгляд. – Роды пройдут нормально, и жить ты будешь долго.
– Нормальные роды могут быть долгими и тяжелыми, а могут быстрыми и легкими. Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что они пройдут без осложнений.
– И это все? Какого пола будет ребенок? Тебе показали боги?
Он пожал плечами и воздел руки, раскрыв мягкие ладони.
– Нет, божественная.
Тейе осторожно положила дары к ногам оракула, хотя ей очень хотелось швырнуть их. Не сказав ни слова, она покинула храм и в сопровождении своей стражи шагнула в яркий полдень, где в небе носились стаи птиц. Остановившись на мгновение перед сфинксом, бесстрастно взиравшим вдаль поверх запыленного пристанища мертвых и коричневой ленты реки далеко внизу, она уселась в свои носилки; ей предстоял долгий путь по извилистой тропе вниз, в долину. Сын Хапу не был бы таким трусливым, – грустно думала она, не замечая сухого пустынного ветра, что приподнимал подол ее платья с серебристым отливом и шелестел локонами парика, путаясь в увенчанной коброй диадеме. – Он рассказал бы мне про цвет глаз ребенка, про его пол, сказал бы, на какой секунде после рождения я услышу его первый крик. Я пожертвовала три золотые диадемы и аметистовый браслет человеку, которого, что бы ни случилось, невозможно уличить в неправоте. Интересно, больше ли заплатил Аменхотеп оракулу Амона из Карнака, когда спрашивал, сколько ему осталось жить?
Неожиданная весть о беременности царицы не сильно взбудоражила Фивы. Попрошайки на улицах перестали надоедать прохожим, теперь они сидели в тени, заключая пари на предмет того, появится ли в Египте новый царевич или царевна. Среди обитателей Фив нашлись такие, кто был готов отдать свои деньги в их грязные руки, но большинство жителей просто пожимали плечами и проходили мимо. Им не было дела до царской семьи, обитавшей где-то за рекой, в бурых зданиях на окраине города. Для них Малкатта была всего лишь гробницей, одной из многих, окружавших город, просто это была гробница для живых богов, с которыми они никогда не сталкивались. Непосредственное участие в судьбах простого народа принимали только управители фараона в своих благоухающих одеждах, с накрашенными лицами, их воспринимали как хищных стервятников, шныряющих повсюду в поисках наживы. Жители Фив не могли интересоваться рождением ребенка, которого большинство из них никогда не увидит, и женщиной, которая не имела никакого отношения к их жизни.
Придворные, однако, сочли новость достойной обсуждения, жадно набросились на нее, прожевали и с удовольствием выплюнули. Те из них, кто уже обратил свои взоры к новому царю и ожидал изменений в политике, быстро повернулись к фараону, который теперь поправился и был полон жизни, и к богине, которая могла еще удивлять их. Двор сделался сентиментальным. Вновь стало модным поклонение Мут, матери бога Хонсу и супруге Амона. Состоятельные царедворцы, стремясь приобщиться к вернувшейся молодости своих правителей, заказывали скульпторам скромные фигурки младенца Гора, сосущего грудь матери Исиды. Женщины, надеясь таким образом подстегнуть собственную плодовитость, сотнями скупали у ювелиров драгоценные амулеты.
Тейе испытывала и отвращение, и удивление, узнавая обо всем этом от своих осведомителей, раскинувших сеть в гареме и коридорах власти. Все же она не могла отрицать улучшение здоровья своего супруга, вновь проснувшийся у него интерес к государственным делам и свое хорошее самочувствие. Все вокруг дышало оптимизмом. Воздух был напоен запахами злаков, торопливо дозревающих к сезону сбора урожая, и роскошным благоуханием летних цветов, чьи насыщенные густые ароматы день и ночь сквозняки разносили по галереям дворца. Лишь в зябкие предрассветные часы благостный сон Тейе превращался в тяжелый дурман, к ней возвращались мрачные предчувствия, и она внезапно просыпалась, ощущая, как внутри беспокойно толкается ребенок. Тогда она лежала, глядя на красноватые отсветы и глубокие тени, отбрасываемые на потолок тлеющей жаровней; далеко в пустыне завывали шакалы; донесся одинокий рев осла; однажды она услышала плач и всхлипывания какой-то женщины, ее голос, подхваченный порывом ветра, разнесся, будто эхо другого Египта, мрачного и до краев наполненного непостижимой печалью. В такие минуты, застывающие и безграничные, как сама вечность, настроение всеобщей радости, пронизывавшее дворец, становилось хрупким и нереальным, готовым исчезнуть в один миг. Лишь только Тейе уютно сворачивалась под одеялом, как ее обступало отчаяние; она решительно пыталась бороться с ним, но не могла понять его природу, оно терзало ее, пока она вновь не проваливалась в вязкую дремоту.
Тейе родила мальчика в разгар жаркого летнего дня. Роды были стремительными и легкими. Будто щедрое плодородие египетской земли вдруг выплеснулось через край и захлестнуло дворец, разделив с Тейе свое изобилие. С первым криком младенца по опочивальне пробежал ропот облегчения и одобрения, а Тейе, обессиленная и довольная, уже ждала, когда ей скажут пол ребенка. Эйе протиснулся к ней сквозь толпу и прошептал:
– У тебя мальчик. Чудесный малыш, – и коснулся губами ее мокрых щек.
Взяв его руку, она притянула брата к себе, усадила на ложе и прильнула к нему, пока удостоенные чести царедворцы друг за другом входили в опочивальню, чтобы выразить царице свое почтение. Он сидел, крепко обняв ее и бесстрастно взирая на вереницу кланяющихся. Она уснула задолго до того, как, поклонившись, вышел последний придворный.
После долгих раздумий и нервных обсуждений оракулы определили, что царственный сын должен носить имя Сменхара. Фараон одобрил их выбор и лично пришел сообщить об этом Тейе. Он уселся в кресло рядом с ложем, осторожно посасывая зеленые фиги и обмакивая их в вино.
– Очень хороший знак, что этот ребенок, этот символ новых начинаний, будет носить имя, которого еще никогда не было в царственном доме, – сказал он. – И конечно, весьма кстати, что оно посвящено Ра, потому как солнцу поклоняются повсюду. Интересно, какое имя дадут нашему следующему ребенку. – Он лукаво посмотрел на нее, выковыривая длинным накрашенным ногтем фиговое зернышко из темных зубов.
– Ты поражаешь меня, Гор! – рассмеялась она, заражаясь его восторгом, освобождаясь от своих страхов, готовая поверить в невероятное. – То ли присутствие Иштар, то ли новорожденный сын вернули тебе молодость.
