– Маху, – недоуменно произнесла она, когда очередной гость поднял на нее обведенные черной краской глаза. – Что ты здесь делаешь? Ты лишился своей высокой должности в Мазои?
Так вот кто шпионит для моего сына, – подумала она. – Глава службы, надзирающей за порядком в Мемфисе. Маху уныло улыбнулся:
– Нет, конечно, императрица, но царевич счел целесообразным принять меня, скромного солдата, в круг своих друзей.
Скромный солдат с не очень скромным пристрастием к секретам своей царицы, – снова подумала Тейе.
– А ты, Эпи? Пренебрегая интересами фараона, расселся в траве?
– Разумеется, нет, божественная, – поспешно ответил человек, склоняясь перед ней. – Я просто сопровождал царевича в его путешествии и перед возвращением домой решил воспользоваться возможностью и доложить смотрителю царских угодий о состоянии владений фараона в Мемфисе.
Тейе села, и собравшиеся расслабились. Аменхотеп опустился на траву, подтянув под себя ноги, и Нефертити немедленно последовала его примеру, усевшись рядом. Заметив в траве разбросанные свитки, тарелки с пирожными и чаши с недопитым вином, царица задумалась, чему же она здесь помешала. Почувствовав на себе безмятежный и спокойный взгляд сына, она повернулась к нему.
– Как тебе понравились Фивы, Аменхотеп?
Он отнесся к вопросу чересчур серьезно.
– Улицы загажены, – помедлив, сообщил он, – и простолюдины дурно пахнут.
Собравшиеся с готовностью рассмеялись, и Тейе уловила в этом взрыве веселости знакомую нотку подобострастия. Аменхотеп даже не улыбнулся, продолжая так же серьезно смотреть на нее. Вдруг она поняла, что он оценивает ее, взвешивает на каких-то своих весах, меры которых были ей неведомы. От этой мысли она смутилась и остро ощутила свой возраст, поскольку была намного старше всех собравшихся.
– Ты понял, что должен увидеть их, после рассказов Мутноджимет? – вежливо поинтересовалась она.
Он опустил глаза.
– Возможно.
– Мне тоже больше нравится Мемфис, – она улыбнулась, – но я стараюсь помнить, что, если бы не фиванские царевичи в старые времена, наша страна до сих пор пребывала бы под гнетом иноземцев.[25] Кроме того, Фивы – это дом Амона. За всей этой грязью и гнилью – благородный и гордый город.
Некоторые из молодых людей переглянулись. Аменхотеп старательно изучал свои руки.
– Все, что ты говоришь, – правда, тетушка, – ответила Нефертити, – но давайте лучше будем любоваться Фивами отсюда, из-за реки. – От Тейе не ускользнули оживление девушки, блеск серых глаз, подчеркнуто грациозные движения. – Скажи мне, о великая, как тебе нравится новый посланник Хеттского царства со своей свитой? Что за дикари!
После смены темы разговора все расслабились и принялись оживленно болтать. Некоторое время Тейе разговаривала с ними о всяких пустяках. Ситамон по-прежнему пребывала в дурном настроении. На вопросы она отвечала вежливо, но односложно. В конце концов, Тейе оставила их, чувствуя, что, едва она повернулась к ним спиной, они тотчас возобновили обсуждение, прерванное ее появлением. Выбросив из головы мысли об этой компании, она направилась в опочивальню фараона. На этот раз выкрашенные плетеные занавеси на окнах были подняты, лампы еще не зажгли, и вечерние тени мягко ложились на выложенный плиткой пол. Апуйя прислуживал царю во время трапезы, а Суреро стоял рядом, готовый помочь в любую минуту. По комнате молчаливо и сосредоточенно сновали слуги, одинокий арфист в углу медленно перебирал струны. Мальчишки не было видно, но, подойдя к ложу и поклонившись, Тейе услышала смех из сада. Она взглянула в окно и увидела, как он пробегает мимо, а за ним гончие фараона.
– Видишь, я ужинаю, – благодушно сказал Аменхотеп. – Лихорадка утихла, десны окрепли, и зубы перестали шататься. Иди, присядь рядом. Тиа-ха была прошлой ночью, принесла мне айву и презабавные слухи. Значит, евнух воротился.
Тейе устроилась у его ног, покачав головой, отказалась от предложенного угощения, но приняла от Суреро чашу с вином.
– Нельзя судить о человеке только по тому, как он натягивает лук, или мечет копье, как ты любишь повторять, – парировала она, с удовольствием потягивая прохладный напиток. – Твой сын не любит военное искусство, хотя он достаточно хорошо умеет править колесницей. Полагаю, ты не имеешь в виду его религиозные или музыкальные пристрастия, когда называешь его евнухом.
– Но он выглядит как евнух, – проворчал фараон, с удовольствием проглатывая пищу. – Со своими толстыми губами и недоразвитыми плечами. Тебе, видимо, нужна моя печать на брачном договоре.
– Время пришло, Аменхотеп.
– Вот и посмотрим, чего стоит твой евнух. – Он протянул к ней свой кубок, и его глаза озорно блеснули. – Я прочел свиток.
– Это совершенно обычный договор.
– Верни его мне завтра. Скреплю его своей печатью. Думала ли ты уже о брачном договоре для маленького Сменхары?
– Нет, но осмелюсь предположить, что ты уже подумал об этом. К тому времени, как он достигнет брачного возраста, Ситамон будет уже слишком стара, чтобы производить наследников с чистейшей божественной кровью в жилах.
– Но не настолько стара, чтобы не обеспечить Сменхаре столь же неоспоримое право на трон, как и нашему нынешнему наследнику, если бы он женился на ней.
Он сделал знак, чтобы слуги убрали остатки трапезы, и откинулся назад. Несмотря на его притворную веселость, Тейе видела, что одна сторона его лица распухла, бисеринки пота проступили над верхней
