Тейе огляделась в наступившем безмолвии. Пол был заставлен пустыми кувшинами из-под вина, повсюду были разбросаны порванные гирлянды цветов, побрякушки танцовщиц, кто-то оставил на полу желтый плащ, рядом валялась разбитая баночка, оттуда медленно вытекала густая черная краска, расплываясь на пыльных синих плитах. Из угла одним гибким движением поднялся мальчишка и осторожно подошел к ней, крепко сжимая в руке что-то блестящее. Он распростерся ниц перед Тейе. Она молча кивнула солдату, и тот приказал мальчику подняться.
– Покажи, – коротко приказала Тейе.
Мальчик поднял на нее холодные, дерзкие глаза.
– Это он мне дал. – Маленькая ладошка раскрылась, и на ней сверкнуло золотое кольцо, увенчанное царским картушем и украшенное бирюзой.
Солдат проворно схватил кольцо. Мальчишка зло уставился на него.
– Это он мне дал!
В коридоре послышались быстрые шаги, вошел Эйе, за ним следом Хоремхеб. Тейе кивком ответила на их поклоны и повернулась к Хоремхебу.
– Забери этого мальчишку. Отправь его на корабле в Дельту, пусть немедленно примет присягу в одном из твоих пограничных дозоров. И пусть его начальник проследит, чтобы он не сбежал.
– Если он попытается это сделать, ему тотчас отрубят руки и ноги, а затем он будет обезглавлен, – сурово сказал Хоремхеб.
Мальчишка завизжал и, непристойно ругаясь, кинулся на него, пытаясь выцарапать глаза своими длинными ногтями, и брыкаясь босыми ногами. Тут вмешался солдат из личной стражи фараона; он оглушил бунтовщика ударом в висок, сгреб его и исчез в полутьме за дверью.
– Оставь нас и ты, Хоремхеб, – тихо приказала Тейе.
Ее била дрожь.
Хоремхеб поклонился и немедленно вышел.
Только теперь Тейе смогла собрать свое мужество, чтобы посмотреть вглубь комнаты, сквозь зловещие безмолвные тени, на массивное ложе, рядом с которым горела каменная лампа. За ложем сутуло и покорно стояли врачеватели. Вместе с Эйе она медленно пошла к ложу. Когда они остановились перед фараоном, дверь снова отворилась, и в нее проскользнули Аменхотеп и Ситамон. Они подошли к изножию постели, Тейе даже не взглянула на них. Ее глаза были прикованы к мужу, который метался в бреду.
– Ну что? – обратилась она к врачевателям.
– Мы сделали все возможное, – сказал один из них монотонным голосом вконец измученного человека. – Он отказался от заклинаний.
– Очень хорошо. Вы свободны.
Они не стали задерживаться, чтобы собрать свои травы, амулеты, притирания, разбросанные по столу, а ушли так быстро, как только позволяли приличия. Но Тейе не могла осуждать их. Она понимала, что на протяжении последних недель их работа в опочивальне фараона превратилась в кошмар, которого они никогда не забудут. Положив руку на взмокший лоб мужа, она прошептала его имя, но, даже будучи без сознания, он почувствовал боль от прикосновения и дернулся, отстраняясь. Все его лицо распухло, у рта засохла пена, из закрытых глаз сочились желтоватые слезы, залепляя ресницы. Тейе убрала руку.
Долгое время они четверо оставались недвижны в могильной тишине комнаты. Тейе с отчаянием осознала, что фараон умирает так же, как и жил, – гордо, надменно отвергая все, что неподвластно его влиянию, и презирая тех, кто предлагал ему свою помощь. Он так и не пришел в сознание. Его метания становились все более судорожными, невнятное, бессвязное бормотание – слабее и глуше. Слуга беззвучно приблизился к Тейе и сказал, отводя глаза:
– Царица, верховный жрец и его прислужники ждут за дверью. Они принесли молитвы и фимиам, чтобы проводить бога.
– Пусть войдут.
Комнату медленно заполнили молчаливые люди в белых одеждах с тлеющими курильницами в руках. Раздалось тихое мелодичное пение. Птахотеп подошел к ложу, преклонил колени и поцеловал безвольную руку фараона. Хотела бы я знать, осознает ли он все это, – подумала Тейе. – Думаю, вместо этого он предпочел бы бесшабашную оргию, которую я разогнала, но, надеюсь, он понимает, почему я так сделала. Ты бог, Аменхотеп, и всегда будешь богом. Она украдкой бросила взгляд на сына, но не смогла прочесть ничего на его лице. В мерцающем свете его подбородок выглядел еще длиннее и уже, чем обычно, нос казался острее, а полные губы еще толще. Глаза Ситамон перебегали с тела отца на толпу жрецов, и Тейе почудилось, что она уловила нетерпение в движениях длинных переплетенных пальцев дочери.
Комната постепенно наполнилась сладковатым дымом, затрудняющим дыхание и заползающим клочьями в каждый угол, вытесняя застарелый запах прокисшего вина, благовоний и пота. Сквозь ставни пробился бледный рассвет. Где-то вдалеке, за лужайками и цветниками загрохотали тамбурины, послышался тихий мотив чьей-то утренней песни – это служанка шла в кухню или в гарем, начиная свой новый день.
В этот момент Тейе внезапно осознала, что перед ней лежит тело. Фараон ушел, но его колдовское очарование было так сильно, что долгие минуты она просто молчала и не шевелилась, все еще надеясь, что его глаза откроются, и он будет искать ее взгляда…
– Да будут тверды подошвы твоих ног, Осирис, – наконец прошептала она. – Да живет имя твое вечно. Поднимите занавеси, откройте ставни, – приказала она слугам. – Светает.
Слуги бросились выполнять приказание, а Ситамон упала на колени. Тейе подумала, что девушка хочет выразить хоть некоторую скорбь и почтение пред телом отца, но она распростерлась ниц перед братом, лихорадочно прижавшись губами к его стопам.
Свет становился все ярче, Ра настойчиво боролся за свое рождение. Без паузы жрецы начали хвалебный гимн, которого фараон не желал слышать много лет, их взоры теперь обратились к молодому человеку, смотревшему в окно. Ситамон поднялась и пошла к дверям. Один за другим жрецы преклоняли колени, выказывая почтение своему новому правителю, и когда гимн закончился, они тоже ушли. Эйе преклонил колени, быстро поцеловал ноги нового божества, и Тейе последовала его примеру, едва
