золотые браслеты через его длинные пальцы. – Жрец не рассчитал свои силы, только и всего. Я сделаю ему предупреждение и отпущу.
– Если ты поступишь так, Аменхотеп, жрецы Амона начнут страшиться за свою жизнь! Это вызовет у них обиду и возмущение.
– Но их бог защитит их.
Она не могла с уверенностью сказать, что ей послышалось в милостивом тоне – истинная наивность или сарказм.
– Если ты намерен отпустить его, не мог бы ты, по крайней мере, появиться в Карнаке через несколько дней, чтобы лично провести утреннюю службу?
– Не думаю, что в этом есть необходимость. – Он вежливо отвернулся, чтобы посмотреться в зеркало, и она поднялась. Слуга окунул кисточку в синюю краску для век. – Я не ссорился с Амоном; пройдет некоторое время, и жрецы Атона сами поймут, что ничтожный Амон не представляет для них никакой угрозы. Тогда обе стороны успокоятся, и наступит мир.
Тейе не стала больше спорить. Поцеловав его в гладкое чело, будто несмышленого ребенка, она покинула его, вызвала носилки и в теплых сумерках отправилась к дому брата.
Эйе с несколькими своими офицерами пили вино в саду. За колоннами фронтона в доме мерцали первые огни, там раздавался смех слуг и наложниц, доносились запахи готовящейся еды. В темной траве лежали бабуины, прижимаясь друг к другу и тихо бормоча. Кроны деревьев, отделявших сад от реки, уже укрыла густая ночная тьма, но между стволами еще можно было различить серые полоски спускающихся к воде ступеней. Когда вестник Тейе объявил ее титулы, разговор прервался и собравшиеся распростерлись ниц перед ней. Велев им подняться, она жестом пригласила Эйе сопровождать ее, и они вдвоем пошли по дорожке мимо притихших животных к воде.
– Фараон хочет освободить жреца, содержащегося в дворцовой тюрьме, – сообщила она. – А я хочу, чтобы его убили. Смотри, чтобы все прошло без шума, но проследи, чтобы тело быстро нашли, и нужно оставить на нем знаки его жреческих отличий.
Эйе кивнул:
– Хорошо. Ты не желаешь сказать мне зачем?
Выслушав, он повел ее к шелестящим сикоморам. Теперь реку было хорошо видно – серебряная лента с проклюнувшими отблесками огней. У ступеней причала темной громадой высилась ладья Эйе; шаги часовых, обходящих дозором территорию поместья, то приближались, то удалялись. Ночь была тиха. С противоположного берега из Фив доносился только неясный прерывистый гул.
– Если этот религиозный фанатизм распространится на дворец, мы окажемся в очень серьезной ситуации, – сказал он. – Не могу поверить, что фараон не осознает этого сам. Или он ждет, чтобы это случилось?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что все это ерунда, игра, в которую мы позволяем ему играть, чтобы ему было чем заняться, но потом я оглядываюсь назад и вижу, как многое переменилось, какой неспокойной сделалась жизнь при дворе.
У меня и в мыслях не было пытаться повлиять на него в вопросах, не касающихся правления, но боюсь, что мое влияние не так велико.
– А что случится, если ты просто дашь указание тем, кто несет ответственность за судьбу жреца, пренебречь приказом фараона, и отдашь свой собственный? – Его лицо казалось бледным размытым пятном. В теплом дыхании слышался аромат вина.
– Страшновато даже подумать об этом. Слово фараона – закон. Часто его слово на самом деле исходит от его советников или от меня, хотя и оглашается им, но оно в любом случае является священным. Если он впоследствии отменит мой приказ, моя власть будет ослаблена.
Эйе издал короткий, сухой смешок.
– Это так же глупо и вместе с тем забавно, как игра в собаку и шакала. Он – фараон, но ты – все еще правительница Египта, а Нефертити тем временем обеспечивает будущее семьи. Наша царственная кровь становится все чище, в ней все меньше остается примесей крови иноземцев. Если царствование Аменхотепа превратится в череду религиозных конфликтов, оракул будет очень счастлив назначить того наследника, которого мы ему предложим. Мы по-прежнему имеем огромное влияние, Тейе.
– Все, что ты говоришь, правда, но эта скала стоит на песке. А песок зыбкий. В настоящий момент при дворе существует равновесие между поборниками Амона и Атона, но что если число поклоняющихся Амону уменьшится?
– Каких верующих? Истинно веруют только жрецы. Я сделаю то, о чем ты просишь, императрица. Перестань тревожиться.
Но власть зиждется на постоянных тревогах, – подумала она, чувствуя, как несущая успокоение рука легла на ее плечо, – в беспокойстве о прошлом, вторгающемся в настоящее, а решения, принимаемые в настоящем, простираются в неизвестное будущее.
– Твои офицеры уже не прочь приступить к трапезе, да и я уже опаздываю на праздник фараона, – сказала она, на мгновение прижавшись щекой к его руке. – Дай мне знать, когда все закончится. Да, а что там слышно от Тии?
Беседуя о мелких семейных делах, они пошли обратно, туда, где в саду ярким неровным пламенем горели факелы, потом Тейе оставила брата с гостями. Взрывы раскатистого мужского смеха слышались до самых ворот, оживляя пустынную, освещенную лунным светом дорожку, чуть поскрипывающую под ногами носильщиков, и к ней вдруг подступила волна одиночества. Она бы охотнее разделила трапезу в дружеской компании в саду Эйе, вместо того чтобы сидеть рядом с фараоном под золоченым балдахином, увенчанной тяжелым диском и двойным пером.
Тело жреца нашли в пустыне за западными утесами, вблизи извилистой тропы, по которой ходили караваны. Человек был заколот аккуратно, в самое сердце, но оружия в теле не оставили. К тому времени, как его обнаружили, он уже начал высыхать, его соки впитались в песок и испарились в сухом, жадном до влаги воздухе, и наплечные повязки слуги Атона свободно болтались на его руках. Облегчение и новая волна почтения к императрице охватили Карнак. История ссоры двух жрецов и убийства приверженца Амона быстро сделалась известна всем. Карнак кипел от негодования и опасения, причем страсти бурлили не только в храмовом комплексе Амона, но и в кельях тех, кто служил супруге Амона Мут и его сыну Хонсу.
