блестяще проектировал под руководством сына Хапу для Осириса Аменхотепа, и сын его был столь же талантлив. Тейе знала, что Бек заслуженно получил свою должность. Когда объявили о ее приходе, Бек склонился в глубоком поклоне. Она кивнула, позволяя ему сесть, и он опустился за массивный стол, где были разбросаны свитки и рисовальные перья. Носитель опахала поставил для нее складной стул.
– Я подумала, что фараон повелел тебе сопровождать его к месту строительства, – произнесла она, немного помолчав. – Ты приказал своим слугам упаковывать вещи, Бек?
Юноша учтиво улыбнулся.
– Мои помощники закончили осмотр местности, императрица, – ответил он, – и я поеду туда позже, когда смогу обойти его со своими писцами. Гор не нуждается во мне для того, чтобы размежевать границы города. Мне поручили проектировать его.
– Возникли ли какие-нибудь трудности у твоих помощников при осмотре местности?
Он опустил темные глаза.
– Нет, богиня. Земля ровная. Они закончили работу в удивительно короткий срок.
– Что они сказали о ней?
Он не поднимал глаз, его взгляд блуждал по куче свитков, сваленных на столе.
– Они сказали только, что, несмотря на то, что песок глубокий, каменщикам и инженерам будет легко работать.
– Я не об этом спрашивала. – Ее голос зазвучал резче.
Бек напрягся.
– Они сказали, что даже в это время года там стояла невозможная жара.
Тейе сдавленно вздохнула.
– Ты преданный слуга своего царя, и это достойно похвалы, но если ты действительно желаешь добра фараону, Бек, ты сделаешь все возможное, чтобы отговорить его от этого плана. Осмотр, как ты сказал, был сделан в спешке. Там могут оказаться препятствия, которых никто не заметил.
Теперь он поднял голову.
– Мой отец гордился своей работой на благо возвеличивания и упрочения красоты Египта, – сказал он. – Горжусь и я. Я не стану затушевывать никаких препятствий, которые могут возникнуть, но также не стану и вычерчивать их там, где их нет. Я стараюсь жить правдиво, как учил меня мой господин.
– Бек, – терпеливо сказала она, невольно тронутая его верой в сомнительное толкование Маат, – истина не всегда добра. Она может, в конечном счете, ранить и разрушать. Думай об этом, когда работаешь над чертежами нового города фараона. Ты помогаешь ему использовать истину для разрушения себя самого.
– Может быть.
Его тон был учтивым, неопределенным. Тейе встала, он тоже поднялся.
– Твой чертеж на редкость гармоничен и прекрасен, – сказала она, и Бек понял, что она не льстит ему.
Он поклонился.
– Отец хорошо научил меня. Да продлятся дни твои долго, императрица.
Она кивнула в ответ и вышла.
Следующие несколько часов она ходила из палаты в палату, спокойно беседуя со всеми управителями Эхнатона, пытаясь убедить их отговорить его от безумного плана. Она даже заглянула к заместителю Эйе Раннеферу; Тейе стояла у входа в конюшни на циновке, расстеленной, чтобы она не запачкала своих чистых легких сандалий, а за спиной Раннефера ржали и топтались лошади, и она морщилась от сильного запаха навоза. К тому времени, как она села в носилки и отправилась обратно в свои покои, у нее оформились два сильных впечатления, которые предстояло обдумать. Первое – сила убеждения или сбивания с толку, которую имело учение сына. Каждый, с кем она говорила, так или иначе, ссылался на него. Второе – сила уз, каким-то образом связавших Эхнатона и Нефертити друг с другом и с людьми, которые окружали их в те дни, когда Эхнатон был еще царевичем. Эхнатон вел их за собой на пути к власти, и они были еще достаточно молоды, чтобы испытывать благодарность.
Незадолго до полудня сын пришел проститься с ней. Она почтительно опустилась на колени и поцеловала его ноги, испытывая неловкость за свои опухшие глаза и землистый цвет лица – от вина, выпитого накануне. Он поднял ее с колен и поцеловал в лоб, увенчанный золотой диадемой. У него был такой виноватый вид, он так явно жаждал ее одобрения, что она проглотила возражения, готовые сорваться с языка. Возможно, когда он снова увидит это место, он изменит свое решение. А может быть, со временем оно станет меньше привлекать его.
– Я вернусь через четырнадцать дней, – сказал он. – Надеюсь, дорогая матушка, что ты к тому времени сама решишь переехать в мой священный город.
– Его строительство растянется на годы, – ответила она неопределенно. – Эйе едет с тобой?
– Должен ехать. Мне нужны мои лошади и колесница. – Он заколебался, явно не в состоянии решить, остаться или уйти, и, видя его затруднения, она обняла его.
– Да будут твердыми подошвы твоих ног, Эхнатон.
Он обнял ее, растроганный тем, что она назвала его новым именем.
– Я люблю тебя, матушка.
Это было как возвращение к прошлым временам – держать его в объятиях, чувствовать щекой его костлявое, покатое плечо, его дыхание, раздувающее ее волосы. Глаза наполнились слезами сожаления и усталости. Она прижалась губами к его шее.
