противоречий в определениях.
Те самые «принципы познания», которые являются «условиями возможности» всякого научного синтеза представлений в понятии, в суждении и умозаключении, — категории — оказываются одновременно и условиями невозможности достижения полного синтеза всех научных представлений в составе связной, единой и непротиворечивой «картины мира». А это на языке кантианцев означает: мировоззрение, построенное на научных принципах (или просто — «научное мировоззрение»), принципиально невозможно. В составе «научного мировоззрения» — и не случайно, не из-за недостатка сведений, а с необходимостью, заключенной в самой природе мышления, выраженной категориальными схемами, — всегда остаются трещины противоречий, раскалывающие это «цельное мировоззрение» на куски, несоединимые друг с другом без вопиющего нарушения высшего принципа «всех аналитических суждений» — запрета противоречия в составе научных определений, связываемых в «единстве понятий».
Соединить, связать разрозненные фрагменты «научной картины мира» в высшее единство (т. е. в «мировоззрение») человек [46] может только одним путем: нарушив в этих пунктах «синтеза» свои собственные высшие принципы или, что одно и то же, сделав принципами синтеза иные — уже ненаучные — схемы необходимого сцепления представлений в связное целое. Эти схемы уже неподсудны запрету противоречия, и этот верховный запрет уже не может служить критерием дозволенности и недозволенности «синтеза».
Что же это за принципы, недоступные контролю логических схем деятельности познания, категорий «трансцендентальной аналитики» и «трансцендентальной логики»? — Принципы веры, одинаково научно недоказуемые и научно неопровержимые постулаты, аксиомы, принимаемые исключительно по иррациональной склонности, по симпатии, по чувству совести и т. д. и т. п.
С помощью таких — не подлежащих суду науки — постулатов можно склеить связную и единую картину мира, мировоззрение. Без их принятия мировоззрение рассыпается на куски, на противоречащие друг другу фрагменты или же связывается при явных или скрытых от поверхностного взора преступлениях против высших логических принципов — запрета противоречия и принципа тождества.
А поскольку единство мировоззрения всегда было, есть и остается неустранимой потребностью мыслящего существа, постольку это мировоззрение вынуждено сочетать в себе принципы научного познания с иррациональными постулатами веры, будь то вера религиозная, чисто моральная, эстетическая или какая-либо иная — это уж как кому нравится (лишь бы научно недоказуемая и равно научно неопровержимая). Такая «вера» единственно и способна соединить фрагменты знания в единую картину в тех точках, где все попытки проделать это средствами науки обречены на провал (на нарушение запрета противоречия).
Отсюда следует специфичный для всего кантианства лозунг соединения науки и веры, логических принципов построения научной картины мира и иррациональных (логически недоказуемых и неопровержимых) установок, компенсирующих органически встроенное в интеллект бессилие осуществить высший синтез знаний.
Без учета этого — специфического и центрального для всего кантианства — мотива нельзя понять и смысла кантианской постановки вопроса об отношении логики и теории познания («гносеологии»), той самой постановки вопроса, которую имеет в виду В.И. Ленив, записывая: «Тема логики. Сравнить с “гносеологией” ныне». [47]
Логика как таковая всеми кантианцами толкуется как «часть теории познания» (А.И. Введенский так именует свой трактат). Иногда этой «части» придается главное значение и «часть» почти поглощает собой целое (например, в версиях Когена и Наторпа, Кассирера и Риккерта, Введенского и Челпанова), иногда занимает скромное и подчиненное другим «частим» теории познания положение, но это всегда — «часть». Границы «теории познания» всегда шире, ибо шире ее задача, поскольку рассудок — не единственная, хоть и важнейшая способность, перерабатывающая материал ощущений, восприятий и представлений в форму знания, в понятия и систему понятий, в науку. Поэтому именно «логика» в кантианской трактовке никогда не покрывает всего поля проблем «теории познания» — за ее пределами остается анализ процессов, осуществляемых другими способностями: тут и восприятие, и интуиция, и память, и воображение, и многое другое. В составе «теории познания» логика — как теория дискурсивного знания, движущегося в строгих определениях и в строгом согласии с правилами, ясно осознаваемыми и строго формулируемыми, — решает основную задачу «теории познания» лишь частично, лишь через анализ своего, строго выделенного из всего комплекса «познавательных способностей» предмета.
Однако при этом основная задача «теории познания» в целом остается высшей задачей также и логики. И эта задача, специфически интерпретируемая в логических терминах, остается одной и той же: установление границ познания, выяснение внутренней ограниченности возможностей мышления в ходе построения «мировоззрения». Вот как формулирует эту задачу А.И. Введенский: «А из того значения, какое имеет логика для философии, — именно как часть теории познания, следует, что с кафедры логику надо так излагать, чтобы она приводила нас к главному вопросу теории познания, т. е. как часть теории познания»[8].
Главный же вопрос теории познания — этого ни на секунду не следует упускать из виду — для всех кантианцев заключается в установлении вечно непереходимой границы между познаваемым и непознаваемым, ограничение сферы познаваемого одними лишь имманентными предметами, за пределами которой (сферы) начинается трансцендентный, т. е. навеки закрытый для научного постижения, мир «вещей-в-себе». Поэтому и логика с ее принципами применима только и исключительно в границах мира, как и каким он представлен внутри нашего собственного сознания (индивидуального или коллективного). [48]
К познанию реального мира «вещей-в-себе» логика, как и любая другая познавательная способность, не имеет ни малейшего касательства, ни малейшего отношения — она применима лишь к уже осознанным (с ее участием или без него) «вещам», т. е. к психическим феноменам человеческой культуры. Ее специальная задача — строгий анализ уже имеющихся образов сознания, т. е. их разложение на простые составляющие, выражаемые строго определенными терминами, и обратная операция — синтез или связывание этих простых составляющих в сложные системы определений (понятий, систем понятий, теории) по опять же строго установленным правилам такого «синтеза».
Логика как теория дискурсивного мышления и доказывает именно тот факт, что реальное дискурсивное мышление нигде, ни в одной точке, ни при каких условиях и ухищрениях неспособно вывести познание за пределы уже имеющегося, уже наличествующего сознания, перешагнуть грань, отделяющую «феноменальный мир» от мира «вещей-в-себе». «Вещи-в-себе» мышление, если оно «логично», не может и не имеет права касаться.
Иными словами, «мышлению» (как предмету логики) даже внутри «границ познания», устанавливаемых теорией познания вообще, отведена, в свою очередь, ограниченная область применения, в пределах которой правила логики строго обязательны. Но уже по отношению к образам восприятия как таковым, к ощущениям, представлениям, фантомам мифологизирующего сознания — включая сюда представление о боге, бессмертии души и т. п. — законы и правила логики неприменимы. Они, конечно, служат и должны служить как бы ситом, сквозь которое все эти образы сознания не проскальзывают в состав научного знания на правах научных понятий. Но это и все. Судить — а верны ли эти образы «сами по себе», играют они позитивную или негативную роль в составе всей духовной культуры (в составе всего «мировоззрения»), мышление, ориентирующееся на логику, не имеет ни возможности, ни права. Стало быть, нет и не может быть рационально обоснованной, научно выверенной позиции по отношению к. любому образу сознания, если он возник до и независимо от специально логической деятельности ума, до и вне науки.
В науке, в ее специфических границах, очерчиваемых логикой, присутствие таких образов недопустимо. За ее пределами их существование суверенно, неподсудно рассудку и понятию и потому «гносеологически» неприкосновенно.
В этом вся суть позиции кантианства в вопросе о соотношении логики и «гносеологии», «теории познания». Логика не [49] может и не имеет права вводить в свое рассмотрение ни созерцание как таковое, ни представление как таковое, ни воображение как таковое, а стало быть, и продукты этих познавательных способностей.
