препятствий, а не в акте беспрепятственного движения, перемещения.
В этом — весь Фихте, вся мудрость его образа сжатой пружины, ее внутреннего «напряжения».
Когда вся энергия сжатой пружины израсходована, — она перестает и «ощущать» ПРЕПЯТСТВИЯ, противодействующую ему косную силу противодействия, — как движение себя, натолкнувшееся на предмет и отразившееся обратно в себя.
(Ср. фихтеанскую трактовку «стоимости» у Бакхауса[13], — как косную силу «сопротивления» всей массы косных социальных «рефлексов» привычных социальных стереотипов, заранее ставящих пределы-границы развертыванию человеческой трудовой активности.)
Чем сильнее я «давлю» на предмет, тем сильнее «он» давит на меня. Чем я активнее — тем активнее предмет отпечатывается во мне, а я приписываю это «предмету», его активности, как изначальной силе.
Не мир отпечатывается «во мне», а я активно его ощупываю с помощью своих вполне телесных органов, прежде всего — кистью руки и кончиками пальцев. В них — «формирующая сила», образующая форму способность, — ОБРАЗ, — и именно в его изначальном значении, как ЭЙДОС, как «идея», как СХЕМА, в согласии с коей организуется «хаос ощущений».
Поэтому — что на первый взгляд странно — Фихте считает Канта прямым наследником
В самом деле — откуда может возникнуть схема «треугольника вообще»? Путем абстракции «одинакового» между всеми возможными треугольниками? Тогда «схема» — только схематизированный ОБРАЗ, точнее — то общее, что имеется «во всех образах».
Но мы не нуждаемся в полном переборе «всех» единичных случаев реализации «схемы», чтобы обрести «схему». Так, как не нуждаемся в «индуктивном обобщении» всех бесконечных случаев «треугольника» — нам достаточно ОДНОГО, чтобы извлечь из него схему, по которой мы далее спокойно будем строить ОБРАЗ любого другого треугольника.
Поэтому «схемы» — трансцендентальны, априорны по отношению к своему «воплощению» в материале ощущений, во внешнем по отношению к ним материале. Ср. рассуждения Шеллинга.
Фихте: «…теперь представьте себе того, кто мыслит эту вещь». Представление «Я» тут сразу же предполагается в том виде, в каком это «Я» непосредственно «дано» самому себе, — в акте «интроспекции».
То же и Мах:
«Установление границ между Я и миром — дело не легкое и не свободное от произвола. Будем рассматривать как Я совокупность связанных между собою представлений, т. е. то, что непосредственно существует только для них самих. Тогда наше Я состоит из воспоминаний наших переживаний вместе с обусловленными ими самими ассоциации…».
(Э. Мах, «Познание и заблуждение», изд. Скирмунта, М., 1909, с. 73).
Т.е. Я заранее «мыслится» как нечто совершенно отличное от мира и этому миру противопоставленное. А затем к нему начинают «подключаться» те вещи, с которыми это Я на самом деле неразрывно связано и без коих его «мыслить» было нельзя: мозг, «все тело» и т. д., а в итоге — и «весь дар», но уже в качестве «составных частей Я». Вот и становится возможной схема — «Я» само в себе противополагает себя самого (Я) — всему остальному (Не-Я), а «весь мир» делается = «Не-Я».
У Спинозы ход прямо противоположный, идущий не от «Я», а от мира и приводящий к Я как «составной части» этого мира. Движение — по той же самой ниточке-цепочке связей, но с обратного конца ее.
А.Г. Новохатько
Предисловие
Рукопись Э.В. Ильенкова «Психология» — удивительный по яркости и творческой мощи набросок, эскиз, выполненный уверенной рукой мастера, ясно передающий суть фундаментального теоретико- психологического и одновременно историко-философского замысла. Работа выполнена во второй половине 1970-х гг. (не ранее 1976 г.) и отражает внутренне связанную совокупность идей, находившихся в центре внимания автора в этот период. Огромное впечатление производит также проблемная насыщенность статьи. Несмотря на свою незавершенность, а отчасти и благодаря ей, публикуемая рукопись имеет дополнительную ценность: это действительно первичный, написанный на едином дыхании текст, который вводит нас в мир ильенковской мысли в самый момент ее рождения, в ее, так сказать, лабораторию, и бросает дополнительный свет на то, что принято называть «творческим почерком» автора.
Совсем не трудно предположить, что появление рукописи имело свои формальные предпосылки, т. е. вполне определенный историко-научный контекст — цикл статей и устных выступлений прежде всего А.Н. Леонтьева (а также А.Р. Лурии, П.Я. Гальперина, В.В. Давыдова, Д.Б. Эльконина, В.П. Зинченко) о насущных проблемах психологии и объективном содержании предмета психологии как науки. Но по существу «Психология» подготовлена более глубокой эволюцией ильенковской мысли, принявшей четко выраженное направление сначала в статье «Идеальное» («Философская энциклопедия», т. 2. М., 1962), а несколько позднее в опыте историко-философского, теоретического и экспериментально-психологического осознания уникальности исследований А.И. Мещерякова по тифлосурдопедагогике.
Уже докторская диссертация «К вопросу о природе мышления» (1968), как и изданная на ее основе «Диалектическая логика» (1974), явно не вписываются, «не вмещаются» в устоявшиеся стандарты историко-философского исследования. Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель рассматриваются не только в традиционном, но одновременно и в новом измерении — как прямые предшественники, а по целому ряду проблем и родоначальники современной психологии. Ильенковым
Таким образом, «поздний» Ильенков — это не только новый круг исследований «диалектики идеального», это одновременно и
В связи с этим хотелось бы обратить внимание на совершенно поразительный фихтевский парадокс, который заинтересовал Ильенкова: «… На первый взгляд странно — Фихте считает Канта прямым наследником
Кант действительно самая глубокая и радикальная противоположность платонизму. Разумеется, это требует особого, обстоятельного разговора. И тем не менее вся эвристичность теоретико-познавательных исканий Канта заключена в необходимости вернуться от юмистских принципов, служивших, как известно, предпосылками его «коперниканского переворота», его антропологии, к платоновскому миру идей. Но как необычно, как основательно это «возвращение» Кантом продумано и выполнено!
Ильенков вслед за Фихте считает, что кантовская антропология, выстроенная как целостная совокупность всех «Критик», даже своим волшебным светом не может выявить мало-мальски значимых посредников в «мрачном» промежутке между Платоном и Кантом. Соизмеримых фигур между двумя этими вершинами нет. Кроме одной, не соглашается Ильенков. Это фигура Спинозы.
Примечания
Примечания
1
Имеется в виду определение предмета психологии, данное А.Н. Леонтьевым в его знаменитой (сегодня уже переведенной на двенадцать языков) книге. См.: А.Н. Леонтьев. Деятельность. Сознание.
