потом бы жалел.
В Лондоне мы первым делом поехали в наш отель — «Рембрант Корт», недалеко от Оксфорд-стрит. Адель, подруга Джинни, говорила, что мы могли бы спать у нее на полу или на диване, но так как мои воспоминания о ночах, проведенных на Адском диване, были еще слишком свежи, я предложил остановиться в отеле. Однако Джинни не хотела в таком декадентском стиле транжирить свои деньги, заработанные упорным трудом. В конце концов мы нашли компромисс: мы с Гершвином забронировали двухместный номер и предложили Джинни диван, если он там будет.
— Вы это серьезно? — спросила Джинни, услышав наше предложение.
— Да, — в один голос ответили мы.
Распаковав вещи, мы совершили налет на минибар и поглотили смехотворно дорогие орешки и безалкогольные напитки, а потом отправились на улицы Лондона, твердо намереваясь провести ближайшие несколько часов как настоящие туристы. Хоть я и жил в Лондоне целых пять лет после университета, я никогда не делал того, что обычно делают в Лондоне туристы, и подумал, что сейчас для этого самое время. Сначала мы прогулялись вдоль Темзы до Южного берега, где оказались в толпе юных скейтбордистов, и Гершвин дал одному из них фунт за то, чтобы проехать на его доске. Затем мы провели разведку в Национальной портретной галерее, где Джинни купила открытку с портретом Одри Хэпберн[17] для Иэна, который снова был у нее на хорошем счету.
После этого мы пошли на Трафальгарскую площадь и поели мороженого, а Джинни завела разговор с бездомным стариком, который утверждал, что правительство подготовило заговор с целью украсть с площади всех голубей. Наконец мы оказались в баре на Карнаби-стрит, где я часто бывал после работы. Мы сидели там несколько часов, пили водку, просматривали субботние выпуски газет и смеялись над модными типами студенческого вида с дебильными прическами и в дурацких ботинках, которым было слегка за двадцать. Мы вернулись в отель уже вечером, такие пьяные, уставшие и равнодушные ко всему, что без разговоров легли на свои кровати и уснули, как младенцы. В восемь мы проснулись, приняли душ и приготовились идти к Адели. Без пятнадцати девять мы уже были готовы.
Мы успели дойти только до вестибюля отеля, когда Джинни вдруг остановилась и сказала:
— Знаете что? Мне как-то неохота тащиться куда-то в Белсайз парк [18] на какую-то вечеринку, которая мне отвратительна, только ради того, чтобы выказать свое презрение людям, которых я терпеть не могу, пытаясь этим сказать то, что мне и говорить-то лень.
— Я так рад это слышать, — сказал Гершвин. — Потому что тоже думаю, что не стоит никуда идти. Я еще не протрезвел и так устал, что глаза сами закрываются, а кровать в номере такая удобная. А можем мы просто позвонить этой Адели и обругать ее по телефону?
— Хорошая идея, сэр, — сказал я, вместе со всеми признавая свое поражение. — Вы оба правы. Знаете, я надеялся, что эта вечеринка поможет мне успокоиться по поводу того, что моя бывшая девушка начала встречаться с кем-то еще. Но это все самообман. Давайте поднимемся в номер, закажем ужин, обругаем по телефону Адель и устроим собственную вечеринку.
Я посмотрел на Гершвина, Гершвин посмотрел на Джинни, а Джинни посмотрела на меня. Мы расхохотались, сделали поворот кругом и направились к нашему номеру.
Спустя двадцать минут мы уже спали: Гершвин на своей двуспальной кровати, Джинни на моей односпальной, а я на Адском диване этого отеля.
50
From: [email protected]
Subject: Парень в баре
Элен!
Спасибо за все твои спонтанные и слегка сумасшедшие письма. К твоему сведению, я не отвечал, потому что не знал, что сказать. Думаю, что случайные парни в барах — это признак того, что жизнь продолжается. Что-то внутри меня хочет ревновать, и у этого что-то довольно внушительные размеры, надо сказать. Но оставшаяся часть меня понимает, что когда-то это должно было случиться, так ведь?
Мэтт ххх
From: [email protected]
Subject: Старый друг
Мэтт, твое письмо напомнило мне, почему я в тебя влюбилась. Кто еще может сделать такие выводы, как ты? Иногда ты такой чувствительный, что кажется, будто ты наполовину девушка. К твоему сведению, Случайный Парень Из Бара, кроме «всего прочего» (о чем, я знаю, ты не хочешь, чтобы я писала), еще и не умел целоваться. Помнишь, как мы с тобой попали под дождь, возвращаясь от Александры, почти сразу после знакомства, и начали целоваться в дверях, пока пережидали дождь? Так вот, тому поцелую можно дать «одиннадцать» по десятибалльной шкале, а этому, в лучшем случае, «два».
Элен ххх
51
— Мэттью! — закричала снизу мама. — Тебя к телефону!
— Хорошо, — крикнул я в ответ из убежища своей комнаты. — Сейчас подойду. А кто это?
— Гершвин!
— А что он хочет?
— Понятия не имею! — прокричала мама. — Но если ты сейчас же не спустишь свою попу с лестницы, то так никогда и не узнаешь, потому что я повешу трубку!
Дело было в понедельник после нашей поездки в Лондон, и я все еще лежал в постели — отходил от алкоголя и Адского дивана. Несмотря на все это, я собирался подойти к телефону и перекрикивался с мамой только потому, что по различным эпизодам из своей юности знал, как маму раздражают подобного рода беседы с плодом ее чрева.
Рискуя показаться неблагодарным и эгоистичным, я должен все же сказать, что, по-моему, мама была сама виновата. Знаю, что это звучит несколько грубо, но давайте разберемся. Вот ваши родители. Вы их нежно любите, потому что они дали вам жизнь и все, что вам нужно, и они обычно тоже вас любят. Но эти же самые люди знают, что все хорошее, что они сделали вам, дает им Власть: Власть залезать к вам под кожу, чего никто больше в мире не делает; Власть находить все кнопки, которые вы хотите утаить от мира и Власть нажать на все эти кнопки одновременно, гарантируя тем самым, что это внешне безобидное действие приведет вас в ярость. Родители хорошо знают, что делают. Для них это как спорт, как развлечение от скуки. И когда доведение родителями своих детей до сумасшествия станет олимпийским видом спорта, моя мама взойдет на пьедестал почета, и под звуки гимна ей вручат золотую медаль.
Вот почему я ее доставал.
Из мести.
Понимаю, что все это мелко. Но я считал, что это самооборона, и, кроме того, папа рассказывал мне, что мама точно так же вела себя с бабушкой, когда та была еще жива.
