Было ли это и в самом деле расставанием по желанию обоих?
Связано ли это с тем, что мне скоро тридцать?
Или я всего лишь уступил без всякой борьбы самое лучшее, что было у меня в жизни?
Должно быть, я показал это своим видом, потому что Элен заплакала настоящими слезами впервые за три месяца нашего затянувшегося расставания. Но она не сказала «Оставайся» или «Не уезжай». Она всего лишь поцеловала меня — это был долгий и страстный поцелуй — и ушла.
БИРМИНГЕМ
Месяц первый
8
— Куда тебе, парень? — спросил таксист после того, как я погрузил свой рюкзак и чемодан в багажник и поудобнее устроился на поблескивающем кожаном сиденье.
— Кингс Хит, Мальборо-роуд, — произнес я осторожно. В водителе было что-то знакомое, но я его не мог узнать.
Машина тронулась.
— Из отпуска, да? — спросил он.
— Нет. Только что из Нью-Йорка. Я там живу, вернее, жил.
— У меня двоюродный брат живет в Вашингтоне, — произнес он нейтральным тоном.
— Неужели?
— Да, вот так вот. — Он посмотрел на меня в зеркало. — Хотя он мне никогда особо не нравился. Слишком выделывается — ну, ты понимаешь. Вообще, эта наша родня вся такая. — Он провел рукой по кончику носа — то ли чтобы убрать что-то, вылезшее оттуда, то ли чтобы показать, что в той семейной линии, к которой принадлежал его двоюродный брат, все любили задирать нос. Он издал короткий смешок и постучал пальцами по покрытому мехом рулевому колесу.
После этого он молчал, постукивая пальцами в такт музыке пиратского радио, игравшего в машине.
Я копался в памяти, безуспешно пытаясь вспомнить, откуда я мог его знать, и смотрел через окно на городской пейзаж.
Как и большинство индустриальных городов, Бирмингем переживал реконструкцию, но его метаморфозы были настолько быстрыми и неестественными, что я едва узнавал город. Такое впечатление, что тем, кто здесь живет, надоело быть посмешищем всей страны, и они срочно начали приводить свой город в порядок. Но, несмотря на комическую репутацию города у всей остальной части страны, я всегда гордился тем, что здесь родился, хотя бы потому, что это было прикольно. Сложно принимать себя слишком всерьез, когда все вокруг думают, что ты существуешь только для того, чтобы их развлекать.
Это было особенно заметно все мои пять лет жизни в Лондоне. Как только кто-нибудь слышал, как я разговариваю, он начинал думать, что я либо нахожусь на грани клинического идиотизма и поэтому должен говорить о-о-о-очень ме-е-е-е-едленно, либо я — просто современная разновидность придворного шута. Они заставляли меня произносить слова, в которых мой акцент проявлялся во всей своей красе. Я дошел до такой стадии, когда должен был оправдываться перед людьми за то, что я из Бирмингема, как будто это был какой-то дефект, проклятие или злая шутка, которая зашла слишком далеко. Но меня это все не слишком волновало. Это — мой город, и какой-то своей частью я буду его любить до конца жизни.
— Извини, приятель, — вдруг произнес таксист, прерывая мои размышления. — Но тебя случайно зовут не Мэтт Бэкфорд?
— Да, меня зовут Мэтт Бэкфорд, — осторожно ответил я.
— Так и знал, — сказал он. — Как только ты ко мне сел, я начал думать, откуда могу тебя знать.
— И откуда ты меня знаешь?
— Ты меня не помнишь, — сказал он, уменьшая звук радио. — Но я ходил в ту же школу, что и ты — Кингс Хит.
Он повернулся ко мне и протянул руку:
— Тони Годдард.
У меня словно звонок прозвенел в голове.
— Брат Дэйва Годдарда?
— Он самый.
«Дэйв Годдард, — размышлял я. — Столько лет не слышал это имя». В школе все думали, что Дэйв Годдард обязательно станет нейрохирургом.
— Чем он сейчас занимается? — спросил я.
— Он в Канаде, — ответил таксист. — А конкретно — в Торонто. Был там в отпуске, познакомился с девушкой и переехал туда насовсем лет пять назад. У него теперь трое детей и огромный дом. Живет полной жизнью.
Я не мог не задать этот вопрос:
— А стал он нейрохирургом? Он был таким умным, мы все думали, что он обязательно станет нейрохирургом.
Таксист захохотал:
— Понимаю, о чем ты. Да, он у нас самый умный в семье — остальным куда там до него далеко. Но он не нейрохирург, он юрист. Юрист по бизнесу.
— А ты — его братишка?
— Мне было тогда только двенадцать, когда вы с Дэйвом учились в Кингс Хит. Вы были уже в последнем классе, а я только пришел из начальной школы. — Он ухмыльнулся. — Знаешь что?
— Что?
— Ты тогда, конечно, был крутой чувак. Про тебя столько всего рассказывали.
— В самом деле? — произнес я с некоторым смущением.
Чтобы доказать свою правоту, он привел несколько примеров легендарных событий, в которых я якобы участвовал в школьные годы. Начав с пикета на крыше против несъедобности школьных обедов (правда: меня за это отстранили от занятий на две недели), он перешел к эпизоду, когда я будто бы на спор бегал голым по школьному двору (неправда: одна из школьных легенд), и закончил историей про то, как я организовал поздравление с поцелуями по случаю сорокалетия нашего учителя мистера Фредерика, которое должна была «вручить» женщина-полицейский (наполовину правда: я все организовал, но секретарша догадалась в чем дело и не пустила ее в школу). Мне странно было слышать про все эти эпизоды, он рассказывал о них с какой-то почтительностью, которую обычно берегут для таких случаев, как полет первого человека на Луну или падение Берлинской стены. Но, пожалуй, в двенадцать лет самыми важными событиями в жизни кажутся те, в которых присутствуют секс, голое тело и пикеты на крыше.
— Ну, это, конечно, было классное время, — признался я. — Наверное, такого больше и не было. Но я не был самым крутым чуваком в школе, это уж точно. Я был как все — голову в плечи, чтобы только выжить.
