Две тысячи лет назад Лондон был небольшим кельтским поселением на северном берегу Темзы, которое римляне сперва завоевали, а потом заселили. Лондон медленно рос, пока приблизительно тысячелетие спустя не слился с крохотным королевским городком Вестминстером к западу, и как только был построен Лондонский мост, соприкоснулся с городком Саутворк сразу за рекой. Он продолжал расти, и окрестные поля, леса и пустоши понемногу исчезали под шумными улицами. Он все расширялся и расширялся, вбирая в себя другие селения и деревушки, такие как Уайтчепел и Дептфорд на востоке, Хаммерсмит и Шепхердз-Буш на западе, Кэмден и Ислингтон на севере, Баттерси и Лэмбет на юге за Темзой, поглощая их, как лужица ртути поглощает все более мелкие шарики того же металла. И в конечном итоге от них остались одни названия.
Лондон вырос в нечто огромное и противоречивое. Это было хорошее место, отличный город, но все хорошие места имеют свою цену, и есть цена, которую приходится платить всем хорошим местам.
С течением времени Ричард все чаще ловил себя на том, что воспринимает Лондон как данность; а еще спустя какое-то время стал гордиться, что не посетил ни одной достопримечательности (если не считать лондонского Тауэра, куда ему пришлось сходить с приехавшей на уик-энд тетей Мод, при которой он играл роль гида поневоле).
Джессика все это разом изменила. По выходным во всех прочих отношениях Ричард оказывался в ее обществе в таких неожиданных местах, как Национальная галерея или галерея «Тейт», где узнал, что, если долго ходить по выставочным залам, обязательно заболят ноги, что через какое-то время все великие шедевры мира сливаются в одно пятно и что разуму обычного человека просто непостижимо, сколько дерут за пирожное и чашку чая бессовестные кафетерии музеев.
– Вот твой чай, а вот твой эклер, – говорил он ей. – Гораздо дешевле было бы купить какого-нибудь Тинторетто.
– Не преувеличивай, – весело отвечала Джессика. – И вообще в «Тейт» нет ни одного Тинторетто.
– Надо мне было взять тот вишневый пирог, – говорил он. – Тогда они могли бы позволить себе еще одного Ван Гога.
– Нет, – в полном соответствии с истиной возражала Джессика. – Не могли бы.
С Джессикой Ричард познакомился во Франции, куда однажды поехал на уик-энд два года назад. Точнее, обнаружил этот шедевр в Лувре, когда пытался отыскать знакомых по офису, организовавших эту поездку. Изумленно рассматривая колоссальную скульптуру, он сделал шаг назад и наткнулся на Джессику, которая любовалась исключительно крупным и исторически значимым алмазом. Он попытался извиниться перед ней по-французски, на котором едва-едва говорил, но быстро сломался, начал извиняться по- английски, потом попробовал по-французски извиниться за то, что извинялся по-английски, пока не заметил, что Джессика англичанка настолько, насколько это вообще возможно. Но к тому времени она уже решила, что он должен – в качестве извинения – купить ей дорогой французский сандвич и стакан несусветно дорогого газированного яблочного напитка. Вот, собственно, как все и началось.
Ему так и не удалось убедить Джессику, что на самом деле он не из тех, кто ходит по художественным галереям.
По выходным, когда они не ходили на выставки или в музеи, Ричард плелся за Джессикой, которая отправлялась за покупками – покупки она обычно делала в привилегированном Найтсбридже, в нескольких минутах пешком и в еще меньшем числе минут на такси от ее квартиры за Кенсингтонским дворцом[1] . Ричард сопровождал любимую в ее турне по таким громадным и устрашающим заведениям, как «Харродс» и «Харви энд Николс», универмагам, в которых Джессика могла приобрести все – от драгоценностей и книг до продуктов на неделю.
Ричард благоговел перед Джессикой – она была красивой, с ней часто было весело, и она определенно шла наверх. Джессика же видела в Ричарде неисчерпаемый потенциал, который, будучи должным образом развит и направлен подходящей женщиной, сделает его прекрасной принадлежностью семейной жизни. Если бы только он был пособраннее, иногда сетовала она про себя и дарила ему книги с названиями в духе «Одевайтесь для успеха» или «Сто двадцать пять привычек преуспевающего человека» и руководства о том, как вести бизнес наподобие военной кампании, а Ричард всегда благодарил и всегда собирался их прочитать. В отделе мужской моды «Харви энд Николс» она покупала ему одежду, какую, по ее мнению, ему следовало носить (он и носил, во всяком случае – по будням), а через год со дня их знакомства Джессика сказала, что, на ее взгляд, пора идти покупать обручальное кольцо для помолвки.
– Почему ты еще с ней? – спросил полтора года спустя Гарри из Корпоративных Финансов. – Она же просто Медуза Горгона.
Но Ричард только покачал головой.
– Да нет, она очень милая, если узнать ее поближе.
Гарри поставил на место пластмассового тролля, которого взял со стола Ричарда.
– Удивительно, как она еще позволяет тебе в них играть.
– Просто никогда разговор не заходил, – отозвался Ричард, беря в руки одного из троллей – у этого был клок оранжевых волос, а на физиономии несколько недоуменное выражение, будто он сам не знает, как сюда попал.
На самом деле разговор заходил. Но Джессика убедила себя, что Ричардова коллекция троллей просто признак привлекательной эксцентричности, сравнимой с коллекцией ангелов мистера Стоктона. Джессика как раз организовывала передвижную выставку этой коллекции и пришла к выводу, что великие люди всегда что-нибудь собирают. Но вообще-то Ричард троллей не собирал. Однажды он нашел одного на тротуаре у входа в офис и в тщетной попытке привнести в рабочее пространство толику индивидуальности аккуратно поставил на мониторе. В следующие несколько месяцев появились остальные: подарки коллег, заметивших, что Ричард питает слабость к этим безобразным созданьицам. Неизменно с благодарностью принимая подарки, Ричард расставлял их в стратегических местах по своему столу: вокруг телефонов и фотографии Джессики в рамке.
Сегодня на лоб любимой была наклеена желтая бумажка с напоминанием.
Была вторая половина пятницы.
Ричард давно заметил, что события – ужасные трусы: никогда не случаются по одному, всегда сбиваются в стаи и обваливаются все разом. Взять хотя бы эту конкретную пятницу. Джессика как минимум десять раз ему напомнила, что это самый важный день в его жизни. Но, разумеется, не в ее. Такой день настанет, когда – Ричард нисколько в этом не сомневался – ее назначат премьер-министром, королевой или Господом Богом. Но в его жизни сегодня, без сомнения, день самый важный. Поэтому было крайне прискорбно, что, несмотря на записку, которую Ричард повесил себе дома на дверцу холодильника, и вторую, которую налепил на фотографию Джессики на рабочем столе, он напрочь про это забыл.
А еще был доклад Уэндсворта, с которым он запаздывал и который занимал его мысли на девяносто девять процентов. Ричард сверил еще столбец цифр, потом заметил, что исчезла семнадцатая страница, и снова послал ее на распечатку, а потом обнаружилась еще одна пропущенная… Ну, словом, если бы только его оставили в покое и дали закончить… Если, чудо из чудес, не зазвонит телефон…
Зазвонил.
Ричард щелкнул клавишей ответа.
– Добрый день. Ричард? Исполнительный директор хочет знать, когда доклад будет у него.
Ричард глянул на часы.
– Через пять минут, Сильвия. Уже заканчиваю. Осталось только графики приложить.
– Спасибо, Дик. Я за ним спущусь. – Сильвия, любившая называть себя «ЛАИД», что в переводе на человеческий язык означало «личный ассистент исполнительного директора», обитала в атмосфере бодрой деловитости.
Стоило ему отпустить клавишу, как телефон зазвонил снова.
– Ричард, – сказал из динамика голос Джессики. – Это Джессика. Надеюсь, ты не забыл?
– Не забыл что? – переспросил он, отчаянно стараясь вспомнить, что же он мог забыть. В надежде на озарение поглядел на фотографию Джессики, и искомое озарение пришло к нему в облике записки, наклеенной на лоб любимой.
– Ричард? Возьми трубку.
Читая оставленную самому себе записку, он снял трубку.
