Он очнулся от острой боли, и в глазах его было темно, как от грозы. Вокруг была всё та же летняя ночь.
Земля, на которой он лежал, оказалась довольно мягкой и на удивление тёплой. Он положил на неё руку, чтобы опереться, и почувствовал что-то, похожее на мягкую шерсть. Он приземлился на компостную кучу, образовавшуюся там, куда садовник сбрасывал скошенную траву и срезанные ветки. Это смягчило приземление, но Ник ощущал боль в груди, и нога снова болела, как в первый раз, когда он её подвернул.
Ник застонал.
— Тихо-тихо, мальчик, — произнёс голос откуда-то позади. — Откуда ты здесь взялся? Точно с луны кубарем свалился. Разве так можно?
— Я сидел на яблоне, — ответил Ник.
— Понятно. Покажи-ка мне ногу. Небось, сломана, как ветка бедного дерева, — прохладные пальцы коснулись его левой ноги. — Нет, не сломана. Тут вывих, а может, растяжение. Ты везуч как чёрт, мальчик, что упал на эту кучу. С тобой ничего страшного.
— Хорошо, — вздохнул Ник. — Только болит.
Он повернул голову и посмотрел туда, откуда шёл голос. Она была старше него, но её нельзя было назвать взрослой. Также нельзя было понять, дружелюбна она или нет. Она выглядела, скорее, настороженной. У неё было умное, но нисколечки не красивое лицо.
— Меня зовут Ник, — сказал он.
— Живой мальчик, что ли?
Ник кивнул.
— Я так и подумала, — сказала она. — Мы тут о тебе слышали. Даже до нашего отшиба слухи дошли. Какое же у тебя полное имя?
— Иничей, — ответил он. — Никто Иничей. А если коротко, то Ник.
— Ну, здрасте, юный господин Ник.
Ник окинул её взглядом. На ней была простая белая сорочка. Волосы у неё были тусклые и длинные, а в лице было что-то гоблинское: уголки губ были постоянно слегка изогнуты в полунамёке на улыбку, что бы в это время ни происходило на её лице.
— Ты самоубийца? — спросил Ник. — Или украла шиллинг?
— Не, я ничего никогда не крала, — ответила она. — Даже носового платка. Короче, — продолжила она, оживившись, — самоубийцы все лежат вон там, за боярышником, а висельники — оба в зарослях ежевики. Один фальшивомонетчик, а другой вроде как разбойник с большой дороги, хотя, по-моему, это россказни. Небось, так, простой грабитель и бродяга.
— Ясно, — сказал Ник. Затем, осенённый догадкой, он осторожно спросил:
— А здесь, говорят, ещё ведьма похоронена?
Она кивнула.
— Утопили, сожгли и похоронили здесь, даже камешка на могилу не положили.
— Это тебя утопили и сожгли?
Она села на компостную кучу рядом с ним и положила свои холодные ладони на его пульсирующую от боли ногу.
— Они пришли в мою хижину на рассвете, я даже проснуться толком не успела, и потащили меня на луг. Они кричали: 'Ведьма! Ведьма!', такие все умытые да разодетые, как будто на ярмарку собрались. По очереди что-то там вопили о прокисшем молоке да хромых лошадях, а потом выступила толстуха Джемайма, — она из них была самая розовощёкая и разряженная, — и сказала, что Соломон Порритт больше не обращает на неё внимания, и всё крутится около прачечной, будто ему там мёдом намазано, и всё это, дескать, я наколдовала, и теперь чары срочно нужно развеять. А это известно, как делается: меня привязывают к стулу и бросают на дно пруда, заявив, что если я ведьма, то я не потону, а если не ведьма, то сама это почувствую. А папаша Джемаймы ещё каждому по серебряной монете заплатил, кто стоял там и не давал стулу всплыть с вонючего дна, чтобы я точно захлебнулась.
— И ты захлебнулась?
— Ещё бы. Полные лёгкие воды набрала. Оттого-то мне конец и настал.
— Ого, — сказал Ник. — Значит, ты не была ведьмой?
Девушка пристально посмотрела на него своими призрачными глазами и загадочно улыбнулась. Она всё равно была похожа на гоблина, но теперь на симпатичного. Ник подумал, что такой улыбкой она и без всякого приворота могла бы очаровать Соломона Порритта.
— Ну вот ещё. Разумеется, я была ведьмой. Они это поняли сразу, как отвязали меня от этого стула и положили на траву моё бездыханное тело, измазанное илом и тиной. И тогда я закатила глаза и как стала сыпать проклятьями! Всех жителей деревни прокляла, чтоб им в гробах покоя не было. Это как-то само собой получилось, я сама не ожидала. Чем-то было похоже на танец, когда ноги сами вдруг начинают двигаться под какой-то ритм, которого ты слыхом не слыхивал и в памяти не держал, и танцуешь так до самого рассвета, — с этими словами она поднялась, изогнулась, притопнула, и её босые ноги так и замелькали в лунном свете.
— В общем, я их прокляла на последнем издыхании, буквально выдыхая тину вместо воздуха. А потом испустила дух. Так они сожгли моё тело там, на лугу, пока от меня не остались одни только уголки. Мой прах затолкали в ямку здесь, на отшибе, и даже камешка на могилу не положили, чтоб обо мне память была.
Она замолчала, и как будто на мгновенье загрустила.
— А кто-нибудь из них похоронен на этом кладбище? — спросил Ник.
— Никого, — ответила девушка и поёжилась. — В субботу после того, как меня утопили и сожгли, мистеру Поррингеру из самого Лондона доставили ковёр. Хороший, надо сказать, был ковёр. Но в нём оказалось кое-что ещё, кроме хорошей шерсти и добротного плетения. В его узорах пряталась чума, так что к понедельнику пятеро из них уже кашляло кровью, а кожа их почернела совсем как моя, когда меня из огня вытащили. Спустя неделю мор забрал почти всю деревню, тела свалили в чумную яму за городом, ну и закопали потом.
— Значит, все в деревне умерли?
Она пожала плечами:
— Все, кто смотрел, как меня топят и жгут. Ну, как твоя нога?
— Получше, — ответил он. — Спасибо.
Ник осторожно встал и захромал прочь от компостной кучи. Затем он прислонился к забору.
— А ты всегда была ведьмой? — спросил он. — Ну, до того, как ты всех прокляла?
Она фыркнула:
— Можно подумать, без ворожбы этот Соломон Порритт не стал бы виться вокруг моей хижины.
Ник подумал, что это вообще-то не отвечает на его вопрос.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— У меня ж нет надгробия, — ответила она, опустив уголки губ. — Значит, меня могут звать как угодно. Верно?
— Но у тебя же было какое-то имя?
— Если хочешь знать, моё имя — Лиза Хемпсток, — ответила она раздражённо. Затем добавила: — Не сказать, чтобы я многого хотела, правда? Просто чтобы мою могилу как-нибудь обозначили. Я вон там похоронена, видишь? Где крапива растёт. Только крапива и знает, где я лежу.
Она выглядела такой грустной в этот момент, что Нику захотелось её обнять. И тут его осенило, пока он пролезал между прутьями забора. Он добудет Лизе Хемпсток надгробие с её именем. То-то она обрадуется!
Поднимаясь по холму, он обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, но она уже исчезла из виду.
На кладбище валялись осколки чужих надгробий и могильных плит, но Ник понимал, что они не подойдут сероглазой ведьме с окраины кладбища. Нужно было что-то большее. Он решил никому не рассказывать о своём плане, резонно рассудив, что его все начнут отговаривать.
