Для Николая Герасимовича, не знавшего до сих пор хорошо положения своих дел, это был страшный удар — он впал почти в отчаяние.
Теперь забыл все, держа в своих объятиях горячо любимую женщину.
Скромная квартирка Савина оживилась. Хорошенькая женщина внесла в нее радость и свет.
Но кто бы мог подумать, что это красавица Мадлен де Межен, которой завидовали все женщины Парижа и Ниццы, и этот легендарный счастливец Савин, о котором почти ежедневно писали парижские и ниццские газеты, рассказывая о его причудах и сумасшедших тратах, будут год спустя беглецами, скрывающимися в бедной квартирке на улице Стассер в Брюсселе, совершенно разоренными, почти нищими.
Мадлен привезла несколько десятков тысяч франков — крошки от прежнего богатства.
Одно только не изменилось, одно только осталось в той же силе, это их взаимная любовь.
Эта любовь сохранилась и казалось даже, что под ударами несчастий она еще более окрепла.
Нигде они не были так счастливы, как в этой маленькой квартирке на улице Стассер.
Разговорам, прерываемым поцелуями, не виделось конца.
Мадлен рассказала Савину все парижские новости.
За все время своих скитаний он не читал газет, и все было для него ново и интересно.
Оба они не думали о будущем, не думали о том, что эта «новая жизнь» будет продолжаться лишь до тех пор, пока истратится последний франк от печальных остатков их состояния.
Не будем и мы поднимать завесу этой будущей новой жизни нашего «героя конца века».
Она составила предмет особого повествования.
XXVI
НА РОДИНЕ
Сенсационное известие парижских газет о выбросившемся на ходу поезда начальнике «русских нигилистов» Савине, с повторениями подробностей об его аресте, суда над ним, выдаче русскому правительству, а также его якобы преступной политической деятельности в России, было конечно перепечатано русскими газетами, самое самоубийство, как факт, а подробности, как курьез, как образец расходившейся фантазии французских прокуроров и журналистов.
Одним из первых узнал это известие Алексей Александрович Ястребов.
Он в это время редактировал две газеты: «Мгновенье» и один из стариннейших органов русской прессы, замечательный тем, что подписчики не отказались от него, а буквально вымерли. «Мгновенье» была тоже запущенная газетка без подписки и обе они, попав в руки одного издателя, были переданы для поправки Ястребову, на легкое и злое перо которого издатель возлагал большие надежды.
Ему-то и была подана переводчицей, сделанная ею из только что полученных французских газет, работа, в числе которой было и известие о самоубийстве Николая Герасимовича Савина.
— Савин-то приказал долго жить… — сказал он в этот же день за обедом Зиновии Николаевне, у которой, кстати сказать, в описываемое время была уже громадная практика, и супруг ее видел только за обедом, да поздней ночью, когда Алексей Александрович возвращался из редакции.
За обеденным столом на высоких стульчиках сидели дети Ястребовых, старшая девочка лет четырех и мальчик двух лет.
Жили они неизменно в том же доме по Гагаринской улице, переменив лишь квартиру, на более вместительную и удобную.
— Как, он умер? — воскликнула Зиновия Николаевна и побледнела.
— Он покончил с собой…
— Господи, с чего же это?
Ястребов рассказал содержание сообщения одной из французских газет.
— Все это, конечно, вздор, исключая, так сказать, официальную часть… пожар-то ведь, действительно, в Серединском был, и кто знает, не польстился ли он на премию. Дела его, видимо, страшно запутаны, он окончательно разорен, ну и кончил… Ему было два исхода: смерть или преступление. Быть может, последнее он и совершил, а когда надо было расплачиваться, не выдержал, да с поезда и шарахнулся… Прекрасная смерть, вероятно, моментальная.
— Бог с тобой, Леля, — так звала мужа Зиновия Николаевна, — что ты говоришь…
— Что же я такое говорю, матушка, рассуждаю и, кажется, довольно здраво, ну, сама подумай, что такое Савин без богатства?
— Оно так-то так, а все же его жаль… бедный!
— И ничуть не жаль, пожил человек во всю и будет… Еще неизвестно, что лучше, прожить неделю в свое удовольствие, или годы рассчитывая, примеряя, применяясь… И кто из двух таких людей — бедный?
— Перестанем об этом говорить… Ты знаешь, что я с этой твоей теорией не соглашусь, жизнь не ресторан, а мастерская…
— Действительно, перестанем… — заметил Ястребов. — Но каковы французы, раздули дело, возвели в герои, пристегнули политику, чего хочешь, того и просишь… Нет, ты подумай, Савин — политический деятель, приготовлявший динамит и взрывающий на воздух замок предков… Умора!
Зиновия Николаевна, несмотря на то, что была очень опечалена известием о смерти своего друга юности, не могла невольно не улыбнуться.
— Да, это называется хватить через край…
— И хорошо, газеты хоть и полны лганья, но интересного… А у нас попробуй-ка хоть немного сгустить краски, сейчас: «пожалуйте»…
Алексей Александрович был раздражен.
Он за день, за два перед тем получил должное внушение именно за сгущение красок…
Зиновия Николаевна поняла, почему он выразил такое парадоксальное мнение, и ничего не возразила.
— Ты перепечатаешь известие?
— Конечно, хотя с оговорками…
— Завтра значит будет во всех газетах?
— Несомненно…
— Бедный, бедный Савин, царство ему небесное… — произнесла с чувством Зиновия Николаевна.
— Надо будет сообщить Масловым, кажется у них сегодня приемный день… Ты будешь?
— Я думаю освободиться часам к девяти, к десяти…
— А я приеду прямо к ужину, из редакции.
На Масловых и их кружок, среди которых было много знавших Николая Герасимовича, известие о его трагической кончине произвело сильное впечатление.
— Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить, — заметил Михаил Дмитриевич. — Но во что я не верю, это в то, что он поджег дом в Серединском… Этого быть не может, тем более, что он уехал за границу, все же имея средства.
— Ну, какие средства… Ему эта Строева обошлась тысяч в сто, если не более, — вставила Анна Александровна.
— Кстати, Леля рассказывал мне, что она опять в Петербурге… Он ее видел в Аркадии… — заметила Ястребова.
— А где же муж-то; ведь она сошлась с ним и жила в Киеве, как Мише писал Савин.
— Я не знаю, я сама спросила Лелю, была ли она с мужем, а он, вы его знаете, отвечал со смехом, что по внешнему виду около нее мужем и не пахнет…
— Говорил он с ней?
— Нет, она сделала вид, что его не узнала, а быть может, и на самом деле не узнала…
— А-а…
