Герасимович к сидевшим, как пригвожденным от страха, франтам.
— Караул! Караул!
— Городовой! Городовой!
Эти возгласы последовали вместо ответа.
— Не кричите, отвечайте! — крикнул Савин.
— Оставьте нас, поезжайте вашей дорогой… Мы не хотим иметь дело со скандалистами… Знаем мы вас… Караул! Городовой!
— Ну, Муслинов, — вне себя закричал Николай Герасимович, — надо проучить этих негодяев… Бить их не стоит… Бросим их в воду, пусть они охладятся… и впредь не будут учить и говорить дерзости.
С пьяных глаз пришедшая Савину идея нашла быструю поддержку в товарище.
Схватили они, долго не церемонясь, каждый по штатскому, да и бросили с моста в Неву, благо Строгановский мост невысок.
— Город… Кара…
Эти неожиданные возгласы были прерваны всплеском воды. Собравшийся уже народ и явившиеся городовые не успели не только остановить бросавших, но даже ахнуть. Произошел переполох.
Народ и полиция бросились спасать барахтавшихся в воде франтов и вскоре они были, как оказалось потом, благополучно вытащены, отделавшись холодным купаньем, не повредившим их здоровью.
Герои наши во время переполоха спокойно сели в коляску и уехали.
Но скандал все же вышел грандиозный. Савину и Муслинову пришлось ехать объясняться с Гофтреппе и со своим непосредственным начальником.
Их обоих посадили под строгий арест, но, приняв во внимание сильное опьянение и отсутствие жалобы со стороны потерпевших, ограничились этой дисциплинарной мерой.
— Я вас помню и знаю… — зловеще сказал Николаю Герасимовичу Гофтреппе.
Савин вскоре, впрочем, позабыл эти слова. Он вспомнил их потом.
Скандал этот и арест, однако, несколько остепенили его, он поотстал от компании Хватова, снова стал часто видеться с Михаилом Дмитриевичем Масловым, который наконец посвятил его в тайну своего сердца.
Николай Герасимович не ошибся — Маслов, действительно, любил.
Предметом этой любви была молоденькая кордебалетная танцовщица, только что выпущенная из школы, Анна Александровна Горская.
Темная шатенка, с глубокими вдумчивыми глазами, она производила впечатление не столько хорошенькой женщины, сколько хорошего человека, в смысле безграничной симпатии, возбуждаемой ею с первой же встречи.
Она жила со старушкой матерью на Торговой улице, в небольшой уютненькой квартирке и, конечно, в добавление к своему скудному балетному жалованью, пользовалась помощью Михаила Дмитриевича.
Помощь эта, однако, была очень скромная.
Это происходило не потому, что Маслов не был в состоянии давать больше, но сама Анна Александровна больше не желала этого.
— Я не содержанка, чтобы разорять тебя… Я не хотела бы брать от тебя ничего, но меня заставляет пользоваться твоей помощью только крайняя необходимость… Я люблю тебя не за деньги… — говорила она ему.
Он сначала протестовал, а затем подчинился решительным доводам своей Анны, как он называл ее, и только иногда успевал всучить Фионии Матвеевне — так звали мать Ани — лишнюю сотню рублей.
Та копила эти сотни тайком от дочери, откладывая их на черный день.
Анна Александровна, действительно, серьезно, не «по-балетному», любила Михаила Дмитриевича и последний платил ей тоже искренним чувством.
Он не раз предлагал ей жениться, но благоразумная девушка отклоняла решительно это намерение.
— Это только может испортить твою карьеру, не внеся ничего лучшего в наши отношения… Теперь мы оба служим… а часы отдохновения проводим вместе, без всяких семейных дрязг и недомолвок.
Маслов ввел в квартирку Анны Александровны Савина и в этой-то квартирке последний встретился с девушкой, которой представлено было сыграть роковую роль в его жизни.
Эта девушка была Маргарита Максимилиановна Гранпа.
Ее внешность поразительной красоты уже известна нашим читателям.
Дочь известной русской красавицы и очень красивого француза Максимилиана Гранпа, Маргарита соединила в себе все прелести обоих и, как бывает почти всегда при смешении рас, выросла лучше родителей.
Она незадолго перед этим дебютировала в балете «Голубая героиня».
Ей едва минуло шестнадцать лет.
Николай Герасимович после первых же встреч с Маргаритой У Горской понял, что пустота жизни его наполняется первою любовью к Маргарите Гранпа.
XII
ПОХИЩЕНИЕ
Прошло около двух месяцев.
Был теплый вечер конца июня.
На террасе одной из изящных дач Ораниенбаума в кресле-качалке сидела Маргарита Максимилиановна Гранпа.
Тот, кто видел ее только на театральных подмостках, не узнал бы грациозную, всегда оживленную танцовщицу в этой поразительно хорошенькой, но бледной и грустной девушке с заплаканными глазами.
Скромное платье из легкой голубой бумажной материи облегало ее чудный полуразвившийся стан. В небрежно сколотой косе воткнута была белая чайная роза, а дивные ножки были обуты в туфельки желтой кожи.
Она смотрела, как мы уже сказали, грустно, почти печально, своими глазами цвета польского неба.
Казалось, сумерки природы, затуманившие небо, отражались и в этих глазах.
Порой на ее выточенном точно из слоновой кости лбу появлялись чуть заметные складочки, а красиво и тонко очерченные губки нервно передергивались.
Маргарита Максимилиановна переживала происшествие сегодняшнего дня — столкновение с отцом и «тетей», как она называла женщину, ставшую на место ее матери.
«Без всякого права!» — обыкновенно мелькало в ее уме, когда она об этом думала.
«Нет, я уеду, уеду… Пусть он увезет меня… Ведь я поеду с ним к бабушке… Здесь я жить не могу…»
В это время из сада на террасу легкой поступью поднялся мальчик лет четырнадцати, одетый в суровую парусиновую пару.
Брюнет, с выразительными чертами лица и лоснящимися кудрями, он положительно мог назваться красавцем.
— Марго, ты опять плакала! — грудным голосом воскликнул он.
— Это ты, Макс… — остановила на нем взгляд Маргарита Максимилиановна и деланно улыбнулась.
— Не притворяйся, ты плакала, плакала… — говорил мальчик. — Она тебя опять обидела… О, как я ненавижу ее…
— Что ты, что ты, Макс… Она тебе мать…
При последнем слове глаза молодой девушки наполнились слезами.
— Что же из этого, а ты мне сестра по отцу… и я люблю тебя… больше ее…
