— Савин не представляет ни малейшей опасности, — сказал он.
— Почему? — воззрился на него Федор Карлович.
— Так как его нет в Петербурге, а отсутствующий не опасен.
— Но он приедет, она его ждет…
— Пусть ждет — не дождется…
— Почему же? Он может приехать во всякое время.
— Если и приедет, она его не увидит.
— Ты говоришь загадками.
— Ничуть. Если он приедет в Петербург, то тотчас же и уедет по независящим от него обстоятельствам.
— Объясни, ради Бога! — взмолился молодой Гофтреппе.
— Есть постановление о высылке его в Пинегу, — отвечал чиновник.
— Не шутишь?
— С какой стати. Зайди ко мне в канцелярию, я покажу тебе подлинное дело и подлинную резолюцию.
— Ты меня окончательно воскрешаешь!.. Значит он здесь не заживется?
— Он будет выслан в течение двадцати четырех часов. Об этом дано знать по всем участкам. Где бы он ни остановился, — участковый пристав должен будет сделать распоряжение.
— За что же это?
Чиновник в коротких словах рассказал Гофтреппе историю с Мардарьевским векселем.
— Но это не все… За ним много прежних грешков… Он, ведь ты помнишь, скандалил вовсю в Хватовской компании.
— Знаю, знаю. Но ведь этому прошло много времени. Он еще тогда двух штатских в Неву бросил.
— Было и это. Да мало ли что прошло… У нас за каждым обывателем все на счету, все записано… Мы помним…
— Это в данном случае хорошо, очень хорошо. Я одобряю, — засмеялся Федор Карлович.
Полученное так неожиданно известие об устранении серьезного соперника подействовало ободряюще на молодого Гофтреппе, который усугубил свои ухаживания как за Маргаритой Максимилиановной, так и за Мариной Владиславовной, и мог считать свой успех у прелестной танцовщицы обеспеченным.
Маргарита привыкла видеть его в первом ряду кресел в театре, привыкла встречать у себя в театральной уборной и, наконец, у себя дома, где он был дорогим гостем ее отца.
Его настойчивые ухаживания стали казаться ей выражением искреннего чувства, и образ отсутствующего Савина стал постепенно стушевываться в ее воображении.
Незначительное само по себе происшествие послужило окончательно причиной разочарования Маргариты Максимилиановны в своей первой любви.
Михаил Дмитриевич Маслов после вызова по делу Мардарьевского векселя, раздраженный и озлобленный за беспокойство, так как его еще к тому же заставили довольно долго ждать, бросил по адресу Николая Герасимовича несколько жестких слов в присутствии Горской.
— Это из рук вон что такое… Этот Савин невыносим… Скандалист, безобразничает, и из-за него порядочных людей таскают в свидетели.
— Что такое? — полюбопытствовала Анна Александровна. Михаил Дмитриевич рассказал.
— Ему, говорят, запрещен въезд в Петербург, — заключил он, передавая слышанное от чиновников того присутственного места, где производился допрос.
— Как же Марго? — спросила Горская.
— Что Марго?.. Он, чай, об этой Марго забыл и думать… Ветреная, непостоянная голова.
— Что ты, Миша, неужели!
— Вот тебе и неужели…
Все это, сказанное раздраженным приятелем, Анна Александровна Горская приняла за чистую монету, и при первом зашедшем у нее за кулисами разговоре с Гранпа относительно Савина, передала ей, возмущенная такой «подлой изменой», как она выразилась.
— Что ты, Аня, но ведь я получаю от него письма… Он в них клянется, что любит меня по- прежнему…
— Верь ему, негодяю, уж мой Миша лучше нас с тобой его знает… Может он и письма-то эти пишет около другой… — заметила Горская.
— Действительно, в последних письмах он упоминает с восторгом о какой-то Зине, приемной дочери его родителей; говорит, что только она составляет для него некоторую отраду в его грустной жизни в деревне, — задумчиво произнесла Маргарита Максимилиановна.
— Вот видишь, видишь… я значит права… Все они ветреные, изменщики…
— Но он пишет, что эта Зина — это друг, что он с ней по целым часам говорит обо мне, что она одна понимает его и сочувствует ему, — пробовала возражать Гранпа.
— Знаем мы этих друзей, это сочувствие… О, святая простота! — заметила Анна Александровна.
— Ужели он меня обманывает!.. — воскликнула Маргарита.
— В лучшем виде, миленькая, в лучшем виде.
Нельзя сказать, чтобы Маргарита Максимилиановна окончательно поверила Горской, но разговор с ней заронил семя сомнения в ее сердце, семя принялось и стало разрастаться.
«Если он имеет там друзей-женщин, почему же и мне не обзавестись здесь другом-мужчиной», — мучимая ревностью и жаждой мести, думала Гранпа.
Мысли ее перенеслись на Федора Карловича Гофтреппе.
«Он так меня любит», — пронеслось в ее голове.
В этот вечер она была с ним любезнее, нежели ранее. Влюбленный Федор Карлович был на седьмом небе. Вместе с отцом, Гофтреппе и другими балетоманами и танцовщицами она в первый раз поехала ужинать к Дюссо.
Этот ужин для Федора Карловича был началом успеха. С этого вечера он и Маргарита Гранпа сделались друзьями. Дружба с женщиной — всегда начало любви.
XXVII
АРЕСТ
С тревожным чувством надежд и сомнений подъезжал к Петербургу Николай Герасимович Савин.
Что ожидает его на берегах Невы? Как встретит его ненаглядная Марго намерение жениться на ней против воли его родителей, с тем, чтобы уже после венца ехать к ним с повинною?
Этот вопрос заставлял его сердце биться учащенно, мучительными ударами.
Он не мог скрыть от нее несогласия родных, потому что в тех планах, которые они оба строили о будущем, в уютной квартирке бабушки Марго — Нины Александровны Бекетовой, приезд его родных на свадьбу в Петербург играл первую роль, как играла роль и пышная, богатая свадьба, которая должна была заставить подруг Маргариты Максимилиановны умереть от зависти и злобы.
Она хотела расстаться со сценой с помпой и триумфом.
Она в разговоре с ним осуждала одну из своих подруг, тайком вышедшую замуж за графа без ведома родителей последнего, и с краской негодования рассказывала о тех унижениях, которые пришлось вытерпеть несчастной, прежде нежели родные «из милости» допустили ее к себе и с виду простили сына и его молодую жену.
Она, именно, сказала эти слова: «из милости», да еще добавила:
— Но в душе они простили только сына, ей же никогда не простят, что она насильно ворвалась в их семью… Ей много предстоит испытать и от родных мужа, и от того круга, в который она затесалась незванная и нежеланная…
— Я бы ни за что не решилась на это… Это ужасно, всегда сознавать себя лишней.
