ее условия.
— Хорошо, согласен и на это… Даю слово… Но когда же? — сказал Савин.
— Сегодня, в два часа…
Де Грене уехал.
В назначенный час Николай Герасимович звонил у парадной двери деревянного домика-особняка на Малой Никитской, против церкви Старого Вознесения, где жил Тонелли.
Дверь ему отворил какой-то горбун, а сам итальянец встретил его в передней с распростертыми объятиями, с массой любезностей на своем родном языке.
Его уже предупредил де Грене о визите Савина и о назначенном у него свидании с Маргаритой Николаевной.
Вскоре приехала и Строева в сопровождении француза.
Николай Герасимович бросился было к ней.
— Муся, дорогая Муся… — стал ловить он ее руки. Та отстранила его.
— Нам нужно сперва серьезно объясниться, — холодно сказала она. — Я приехала только для этого, а не для нежностей.
— Скажи же мне, за что ты так безжалостно со мной поступаешь?
— А стоите ли вы, чтобы с вами поступали иначе… Живя со мной, вы имели любовницу в Серединском, куда перевезли ее из Руднева, вашу ключницу Настю… Вы в последний раз ездили туда не для межевания… Межевание было — один предлог… Вы ездили к ней, и так, видимо, увлеклись любовью, что не доглядели за домом, и он сгорел.
Савин побледнел.
Это произошло, главным образом, не от обрушившегося на его голову обвинения, а от появившегося внезапно перед ним образа несчастной Насти. Он вдруг снова вспомнил свою встречу с нею в саду. Ее безумный взгляд, казалось, горел перед ним. Затем ему на память пришло письмо, где подробно описывалась ужасная обстановка самоубийства несчастной девушки.
Он молчал.
— Видите, вы даже не защищаетесь… — заговорила, выждав несколько минут, Строева, — вы, надеюсь, понимаете теперь причину, по которой я решилась вас бросить, я все смогу простить, но не измену, я сумею отомстить за себя, вы увлекли меня, вы испортили мне репутацию порядочной женщины, и изменяете… Я вам этого никогда не прощу…
— Но… — начал было Николай Герасимович.
— Без всяких но… — прервала его Строева. — Что вы можете сказать мне? Что вы меня любите? Ха, ха, ха… Я вам скажу, что вы меня даже не любите… Не потому, что вы мне изменяли… Мужчины уж такой подлый народ, они могут изменять и любимой женщине… Они оправдывают это пылкостью своей натуры, жаждою новизны… Пусть так. Есть другие доказательства, кроме вашей измены, что вы не любите меня… Если бы вы любили меня серьезно, вы не оставили бы меня в таком двусмысленном положении, в каком я была до сих пор, вы хлопотали бы о разводе и женились бы на мне… Но вы… вы меняли женщин, как перчатки, вы спокойно ломали им жизнь, как разонравившимся игрушкам… Я не хочу быть этой игрушкой…
— Но кто сказал тебе все это, кто научил тебя так действовать?.. — с невероятною болью в голосе прервал ее Савин.
Она смешалась, видимо, инстинктивно взглянула на де Грене и Тонелли.
— Я узнала все сама, никто не учил меня, — быстро оправившись, сказала она.
Но для Николая Герасимовича было достаточно этого ее беглого взгляда на обоих приятелей, которые к тому же оба тоже смутились.
Он понял все, он тотчас догадался, кому он обязан этой разыгравшейся историей. Это они с ним поступили так «по-приятельски».
Но по этой догадке, в которой он был однако совершенно уверен, он не мог бросить им в глаза обвинения и только посмотрел на обоих презрительным взглядом и горько улыбнулся.
— Но я все же люблю тебя, Муся! — воскликнул он, обращаясь к Строевой.
— Докажите…
— Чем?
— Я обсудила все и решила простить вам измену только тогда, когда вы докажете мне вашу любовь.
— Но я спрашиваю, чем и как?..
— Начинайте хлопотать о моем разводе и дайте мне слово жениться на мне…
Савин несколько минут молчал.
По его лицу было видно, что в нем происходила тяжелая внутренняя борьба.
Маргарита Николаевна глядела на него выжидательно-вызывающим взглядом.
— Этого я не
— Тогда прощайте… — холодно произнесла Строева.
— Прощайте…
Николай Герасимович сделал всем общий поклон и вышел. С разбитым сердцем он вернулся домой, в гостиницу.
XIII
ПО ЗАКОНУ
Прошла неделя.
Савин несколько оправился от поразившего его удара и решил привести в порядок свои денежные дела и уехать за границу.
Свободная любовь, видимо, и на отечественной почве культивировалась плохо.
Переговорить о деньгах, полученных Строевой за фиктивно проданное ей им, Савиным, Руднево, он поручил своему поверенному господину Бильбасову.
При отъезде из Тулы, считая свою жизнь нераздельной с жизнью его «ненаглядной Муси», Николай Герасимович находил безразличным, хранятся ли деньги, отданные за Руднево княгиней Оболенской, у него в кармане или же в бауле Маргариты Николаевны.
Горе, причиненное сперва странным исчезновением молодой женщины из железнодорожного поезда, а затем объяснением с ней и разрывом, вышибло совершенно из его памяти денежный вопрос.
Самому производить расчеты с недавно близкой ему женщиной он считал положительно невозможным, — это претило его чувству идеалиста.
— Пусть все это устроит третье лицо — поверенный, — решил он и поехал к Бильбасову.
Тот охотно взял на себя это поручение.
— Я ничего не имею против беседы с красивою женщиной, я знаю, что у вас есть вкус, — улыбаясь, сказал он Савину. — Но только едва ли что-нибудь из этого выйдет…
— То есть как, едва ли выйдет?.. Она вам передаст деньги… Больше мне ничего и не надо.
— Чего же больше желать… — расхохотался адвокат. — Только вот в этом-то я сильно сомневаюсь.
— В чем это?
— Да в том, чтобы она отдала деньги.
— Что вы, это не такая женщина.
— Все женщины, батенька, одинаковы. И от того, что попадает в их цепкие ручки… наш ли брат… драгоценности ли, деньги ли, они не очень-то любят отказываться и возвращать.
— Однако от меня она отказалась… — с деланным смехом заметил Николай Герасимович.
— Взяв выкуп в довольно кругленькой сумме.
— У вас ужасный взгляд на людей… и особенно на женщин, я знаю его и потому спокоен… Я знаю и
