«Слышала ли, сестрица, — в письмах Суворов, иногда в шутку, так называл свою дочь, — душа моя. От моей щедрой матушки — рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки святого Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс святого Георгия. Вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть, право, от радости не умер».
Император Иосиф пожаловал Александра Васильевича графом римской империи, а принца Кобургского в генерал-фельдмаршалы.
После сражения принц, сопровождаемый своим штабом, пришел в палатку Суворова и оба полководца, со слезами на глазах бросились друг другу в объятия.
Все эти подвиги и победы Александр Васильевич приписывал далеко не себе, а солдатам — чудо- богатырям, как он всегда называл их.
«Помилуй Бог, — говаривал он о них, — это моя семья, мои дети! Я с ними пройду весь свет, принесу Царьград на плечах и сложу у ног моей матушки-царицы».
Многие удивлялись привязанности к нему со стороны солдат.
— А знаете ли вы, — говорил Суворов, — за что меня солдаты любят и народ уважает?
— За ваши геройские подвиги.
— Полноте, геройские подвиги не мои, а того же солдата… Любит он меня за то, что я забочусь о нем, люблю как брата родного, как сына, рано встаю, пою петухом и не изгибаюсь ни перед неприятельскими пулями, ни перед дураками.
Солдаты и народ действительно боготворили Александра Васильевича.
Первые иначе не называли его, как «отцом родным».
— Батюшка нам родной!
— Кормилец!
— Ясный сокол!
— Красное солнышко!
Таковы были эпитеты Суворова, даваемые ему в народе и в войске.
Его-то и избрал Потемкин для взятия твердыни Измаила, считавшейся неприступной.
Суворов тоже не понимал этого слова.
XVI
ИЗМАИЛ
Наступил декабрь 1790 года.
Взять Измаил было тогда единственной мыслью Григория Александровича Потемкина.
О чем бы он ни начинал говорить, всегда кончалось тем, что он переводил разговор на эту неприступную, сидевшую неотступно в его мозгу, турецкую твердыню.
По оборонительным средствам, это была третья крепость в Европе: вал ее имел четыре сажени вышины, а ров семь сажен глубины и столько же ширины, шесть бастионов защищали стену крепости.
Гарнизон, снабженный на несколько месяцев провиантом, состоял из 35000 человек отборного войска, под командою храброго сераскира Аудузлу-паши.
Турки, таким образом, не без основания считали Измаил неприступным.
Гудович и Кутузов открыли осадные работы, но, не предвидя успеха, собрали военный совет, который, приняв в соображение наступление ненастной погоды, появившейся в войсках болезни, крайнее изнурение солдат и недостаток в продовольствии, решил снять осаду.
Известие это не успело еще дойти до Потемкина, когда, однажды вечером, де Витт, гадая светлейшему на картах, сказал, что Измаил сдастся через три недели.
— Я умею гадать лучше вас! — отвечал с улыбкой Григорий Александрович и вышел в свой кабинет.
Оттуда он немедленно послал приказ Суворову:
«Взять Измаил во что бы то ни стало».
Александр Васильевич понимал почти невозможность исполнить это приказание. Все лучшие военные авторитеты того времени признавали штурм Измаила делом неисполнимым.
Вся армия Суворова состояла из 28000 человек, терпевших от болезней и недостатков.
Но… солдат не рассуждает — Суворов стал готовиться к приступу, послав начальнику крепости письмо светлейшего главнокомандующего, в котором Потемкин требовал сдачи Измаила.
— Скорее Дунай остановится в своем течении и небо преклонится к земле, нежели сдастся Измаил! — отвечал гордый Аудузлу-паша.
Суворов послал ему вторично письмо от себя:
«Если сераскир в тот же день не выставит белого флага, то крепость будет взята приступом и гарнизон сделается жертвою ожесточенных воинов».
Это письмо осталось без ответа.
На Григория Александровича, между тем, напала нерешительность и он послал Суворову вторичное приказание:
«Если предвидится невозможность взять Измаил, то оставить».
Александр Васильевич отвечал:
«Намерение мое твердо решено; два раза русские были у ворот Измаила: стыдно будет третий раз отступать».
Собран был военный совет.
Бригадир Платов — будущий герой Отечественной войны 1812 года, первый написал: «штурмовать».
Другие написали тоже.
Радостно принял это решение Александр Васильевич.
— Один день — Богу молиться; другой день — учиться; третий день — славная смерть или победа! — воскликнул он.
Из каждого полка были выбраны лучшие старые солдаты.
— Чудо-богатыри, — сказал им Суворов, — крепость непременно должна быть взята; это повелевает матушка-царица, а воля ее — святой закон.
Наступила ночь на 11 декабря.
Еще часа за три до рассвета во всем русском лагере царила глубокая тишина.
Вдруг взвилась ракета и рассыпалась сотнями звезд во тьме ночи.
Штурмовые колонны стали по своим местам.
По второй ракете войска двинулось, a по третьей бегом бросилось к крепости.
Гробовую тишину не нарушал ни один выстрел.
Только в двух стах шагах от Измаила нападающие были встречены адским огнем со всех батарей и со всего вала.
Турки, зная хорошо Суворова, не спали и ожидали нападения.
Пули, ядра и картечь свистали в воздухе. Огненный дождь лился на русские войска. Весь Измаил светился от выстрелов.
Наши продолжали подвигаться вперед, не отвечали на выстрелы и подошли ко рву крепости.
Мигом стрелки рассыпались по краю рва и, под прикрытием их выстрелов, русские спустились в ров, приставили к стенам лестницы и полезли на вал.
Завязался страшный рукопашный бой.
В числе бывших на валу находился и Кутузов, этот тоже будущий герой двенадцатого года, более двух часов боровшийся с малочисленным отрядом против несметного числа неприятелей, получавших беспрестанно свежие подкрепления.
Наконец, он послал своего адъютанта к Суворову с донесением, что вскоре он не будет более в силах удержаться на валу и просил помощи.
Суворов ответил посылкой 200 человек и велел передать Кутузову, что поздравляет его с
