жертвами.
Аббат Грубер сказал это торжественным тоном.
Ирена Станиславовна, впрочем, видимо не была особенно тронута.
На ее губах даже на мгновение во время речи аббата мелькнула улыбка.
— Пусть так, — отвечала она, — тем лучше, значит я гарантирована, что и условия, которые я предложу за исполнение дела, будут приняты…
— Какие же это условия?
— Свадьба Оленина расстроится, но и свадьба Похвисневой с Свенторжецким не должна состояться…
— Почему? — мог только спросить удивленно аббат.
— Потому что я этого не хочу…
Аббат Грубер глядел на нее с недоумением и молчал.
— Потому что я этого не хочу… — повторила Ирена Станиславовна.
— Но, дочь моя, — начал аббат, — если вы посвящены, или проникли сами в суть дела, которое требует этот брак, так вы понимаете…
Ирена перебила его.
— Я знаю, что графа Казимира хотят женить на Похвисневой, с тем, чтобы он предоставил свою супругу в распоряжение графа Кутайсова…
Аббат закусил губу, не ожидая от девушки, каковою он считал Родзевич, такого грубого и резкого определения цели брака графа Свенторжецкого.
— Это, дочь моя, только одна сторона вопроса, другая заключается в том, чтобы граф повлиял на свою будущую жену в смысле торжества католической религии и чтобы от сближения с ней графа Кутайсова не пострадали наши интересы и высокие цели приведения России на истинный путь единой римско- католической религии…
— А разве Генриетта действует не в вашу пользу?
— Кто говорит это?.. Генриетта Шевалье достойная дочь католической церкви…
— К чему же вам эта… Похвиснева…
Ирена чуть было не назвала ее обычным бранным эпитетом, но во время сдержалась.
— Иван Павлович… — начал было Грубер.
— Иван Павлович, — перебила его снова Ирена Станиславовна, — забудет ее, как ребенок нравящуюся ему игрушку, когда эту последнюю отнимут у него и спрячут… С глаз долой из сердца вон…
— Но как же спрятать живого человека?
— Она может умереть… — мрачно сказала Ирена.
Аббат испуганно вскинул на нее глаза.
Он не ожидал этого.
— Но она цветет молодостью и красотою…
— Что же из этого? Разве не умирают молодые и… красивые… — сказала загадочным тоном Ирена.
— Конечно, бывает, есть ли на это воля Божья… — заметил аббат.
— Вам патер Билли сообщил только суть разговора его со мной, или же он передал его дословно? — вдруг спросила его Ирена Станиславовна.
— Почему вы это меня спрашиваете?
— А потому, что он также, как и вы, вдался было в религиозные рассуждения, которые, по моему мнению, совершенно не идут к делу и только мешают людям договориться о земном…
— Когда же я вдавался в подобные рассуждения?
— А вот хотя бы этим напоминанием о воле Божьей… К чему это… Расстроить брак Оленина с Похвисневой, к чему вы стремитесь — в моей воле, принять мои условия — в вашей воле, при чем тут Бог и зачем всуе призывать Его, — отвечу уж и я вам заповедью.
— Жизнь Похвисневой… в моей воле… — с расстановкой спросил аббат. — Я вас не понимаю, или лучше сказать, я вас боюсь понимать…
— Нечего тут не понимать и нечего бояться… Сами вы сейчас мне сказали, что высокая цель, которую вы преследуете, не остановит вас ни перед какими жертвами… Сказали?
Ирена остановилась.
— Да.
— Так почему же Зинаида Похвиснева не может быть этой жертвой?
— Но зачем же?
— Зачем!.. — почти вскрикнула Ирена Станиславовна. — А затем, что я так хочу…
Аббат пожал плечами.
— Слышите, я так хочу… — повторила молодая женщина.
— Но ведь этого мало… — после некоторого раздумья заметил аббат Грубер. — Для того, чтобы прибегать к таким крайним мерам, мало каприза хорошенькой женщины.
Он даже снисходительно улыбнулся. Ирена Станиславовна вспыхнула.
— Каприз капризу рознь, господин аббат, — задыхаясь от внутреннего волнения, сказала она. — Женщина женщине также, да я с вами и не говорю, как женщина, а как человек, который предлагает вам сделать дело, которое не могли сделать вы, и сделать в несколько дней, но за это ставит свои непременные условия, которые не могут считаться капризом… Если вам не угодно принять мои услуги, то я не навязываюсь… Пусть Оленин женится на Похвисневой…
Ирена встала.
— Нет, нет, этого не должно быть…
— Воспрепятствуете…
— Мы употребили все меры, но наши надежды на искусство графа Казимира в покорении женских сердец, увы, не оправдываются…
— И никогда не оправдаются… Хотите знать почему?
— Почему?
— Потому, что граф Казимир безумно влюблен в меня…
— В вас?
— Да, в меня… Это вас удивляет? Разве в меня нельзя влюбиться?..
— Не знаю… — потупил глаза аббат. — Вот причина! — прошептал он.
— Полноте… Очень хорошо знаете… Знаете, что красота не только заставляет мысль воспарять, как говорит патер Билли, но что она сила страшная в руках умной женщины… Не так ли?
— Это совершенно справедливо… — заметил Грубер.
— Впрочем, вам не нужна эта сила… Вы сильны и без нее… Действуйте одни…
Она сделала аббату реверанс и хотела выйти из комнаты.
— Послушайте, останьтесь, дочь моя… Поговорим…
— О чем, — села снова в кресло Ирена, — когда вы мои условия называете женскими капризами.
— Я пошутил, дочь моя, я пошутил… Вы, значит, ручаетесь, что вы расстроите свадьбу Оленина с Похвисневой…
— Повторяю: через два дня о ней не будет и речи…
— А затем?
— Затем наступит ваш черед выполнить мои условия.
— И эти условия?
— Смерть Зинаиды Похвисневой.
Аббат вздрогнул и снова испуганным взглядом окинул сидевшую перед ним девушку — этот «воплощенный демон», как он мысленно назвал ее.
— Но кто же решится на это преступление?
— Граф Казимир…
— Граф Казимир… — повторил аббат и задумался.
— Положим… он у нас в руках… Но все же, решится ли он… — сказал он, как бы про себя, после некоторого раздумья.
