Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал ее долгим поцелуем.
Это пожатие вознаградило его за проведенный мучительно вечер.
В такую странную, мучительную для него, форму вылились их отношения.
Она лишь изредка принимала его в своем будуаре, осыпала в припадке страсти бешеными поцелуями, а затем вдруг отстраняла его от себя на целые недели, была холодно-любезна при встрече, или же несколько дней совсем не принимала его у себя.
Через некоторое время он стал сталкиваться в ее гостиной с графом Казимиром Нарцисовичем Свенторжецким.
Ирена умышленно при нем кокетничала с последним, разжигая страсть и ревность влюбленного без ума Гречихина.
Он мучился, терзался сомнениями и ревностью, каждый день назначал для решительного объяснения и для разрыва с «бездушной кокеткой», как он мысленно называл Ирену, но в ее присутствии смущался, робел и покорно выносил ее издевательства.
Он был похож на ту привязавшуюся к человеку собаку, которая лижет руки бьющего ее хозяина.
Решительное объяснение пугало его.
«А вдруг она меня прогонит! Что тогда?» — восставали в его уме тревожные вопросы.
«Смерть!» — шептал ему внутренный голос.
«Без нее мне действительно не жить!..» — решил он.
Его только разжигаемая обладанием, но неудовлетворенная страсть к этой женщине дошла до своего апогея.
Все это отрывочными мыслями проносилось в голове Осипа Федоровича, сидевшего с поникшей головой в своей комнате, после беседы с Иваном Сергеевичем Дмитревским.
Наконец, он поднял голову и осмотрелся кругом. Вдруг в его уме мелькнула мысль:
«Зачем он здесь?»
На самом деле жизнь в доме человека, видевшего в нем будущего мужа своей любимой племянницы при изменившихся обстоятельствах была более чем неудобна.
«Я завтра поблагодарю Ивана Сергеевича за гостеприимство и перееду на другую квартиру».
Он вспомнил, что один из его товарищей говорил ему, что рядом с ним освободилась комната, здесь же, на Морской, ближе к Гороховой.
«Ближе к ней», — не утерпел подумать он.
«Но сегодня я решительно объяснюсь с ней… Вот уже два дня, как я не могу застать ее дома… Сегодня она меня, вероятно, примет… Я ей выскажу все, я заставлю ее сказать решительное слово, любит ли она меня!? Я ведь не знаю даже этого!»
Он схватился за голову.
«Боже, Боже… Я прямо теряю всякое соображение… Что делает со мной эта женщина? Я не могу даже добиться от нее причины, почему она выбрала меня… Так быстро, так нелепо быстро… На мои вопросы она или не отвечает, или же отделывается ответом, равносильным молчанию: „Сама не знаю почему“. „Не ты, так другой“. Боже, как это мучительно, как невыносимо мучительно… Не знать, любит ли тебя женщина, которую ты держишь в объятиях, когда эти объятия составляют для тебя суть всей твоей жизни, когда ты чувствуешь, что ты только и живешь в них и для них».
В таком почти бессмысленном полубреду вылились бессвязные мысли его отуманенного страстью ума.
Он быстро оделся, вышел из дому и пошел привычной дорогой по направлению к Гороховой.
Это было в понедельник вечером, на другой день после приема Ирены Станиславовны государем.
С трепетным замиранием сердца дернул он за звонок.
— Дома?..
— Никак нет-с… Только что сейчас уехали, — сказал отворивший ему лакей.
Осип Федорович стоял молча перед полуоткрытой дверью.
Лакей, подождав несколько времени, затворил и запер дверь.
Гречихин еще несколько секунд простоял, как бы оцепенелый перед запертой дверью, потом повернулся и пошел совершенно в противоположную сторону, нежели та, где была его квартира.
Около двух часов бродил он бесцельно по улицам Петербурга и, наконец, усталый и измученный, вернулся домой.
«Может быть, и на самом деле уехала, — успокаивал он сам себя. — Пойду завтра…» — решил он.
Заснуть он долго не мог и только под утро забылся тревожным сном, но не на долго.
Его пришли будить.
Пора было отправляться на службу. Он встал, умылся, оделся и отправился в сенат.
Все это он делал машинально. Одна мысль, одна дума сидела в его голове.
«Увижу ли я сегодня Ирену?»
Он вошел в канцелярию и уселся на свое место, поздоровавшись с сослуживцами.
Он развернул даже было одно из «дел», приготовленных для ближайшего доклада, и силился заняться им.
Это ему начинало удаваться, как вдруг до него из группы разговаривавших невдалеке товарищей явственно донеслась фамилия Родзевич.
Он инстинктивно оторвался от «дела» и стал прислушиваться.
Еще не вникнув в смысл разговора, он почувствовал, как сжалось его сердце от томительного предчувствия.
— Во время последнего воскресного приема она явилась во дворец… Государь обратил на нее внимание… — говорил один голос.
— Еще бы, Ирена Родзевич — красавица, — вставил другой.
— И объявила его величеству, что тайно обвенчана с капитаном мальтийской гвардии Олениным, которого государыня прочила в мужья дочери генерал-прокурора своей любимой фрейлине Похвисневой.
— Вот так штука… Значит женишок выдавал себя за холостого… Как же ему жена это до сих пор дозволяла? Это уже давнишняя история… Не могла же она не знать?.. Ведь они живут в одном доме…
— Он не признавал ее своей женой, так как их венчал не священник… — продолжал первый голос.
— Кто же?..
— Переодетый священником офицер… Мне даже говорили его фамилию… Позвольте, позвольте, сейчас вспомню… Эберс…
— Григорий Романович… я его знаю, — вставил один из слушателей. — Бедняжка… Ему не поздоровится… Государь шутить не любит.
— Уж не поздоровилось… Родзевич была у его величества в воскресенье, а вчера, в понедельник, к вечеру сам государь дело это всеразобрал, вызвал Оленина и Эберса и указанных обманутой свидетелей…
— И что же?
— Оленин сознался, свидетели подтвердили. Эберс тоже не стал отпираться… Государь, как говорят, спросил его: «Как же ты решился на такой поступок?» «Из любви к ближнему…» — отвечал Эберс. «У тебя наклонности к духовной жизни, а ты офицер… Ступай в монахи…» — решил государь.
— А Оленин отделался гауптвахтой? — послышался вопрос.
— Ничуть, он наказан иначе, — засмеялся рассказчик. — Его брак с Иреной Родзевич государь признал законным и приказал ему представить его жену ко двору…
— Какое же это наказание?
— Как какое… Он терпеть не может свою жену и безумно влюблен в фрейлину Похвисневу. Положим, она очень хороша… Но на мой взгляд Родзевич, теперяшняя Оленина, лучше. Это дело вкуса.
— Значит, один Эберс поплатился за всю эту историю карьерой?
— Он со вчерашнего дня послушник Александро-Невской лавры.
