— По своему высокому роду он заслуживал бы более почетной казни… — как бы про себя заметил князь.
— Такова воля царя! Из слов Бомелия я мог заключить, что этою холопскою казнью он обязан именно этой клевете на тебя, князь Василий.
— Как так?
— Царь, слышно, усомнился, что он знатного рода. «Среди русских бояр есть изменники и крамольники, но нет и не было доносчиков», — сказал, как слышно, великий государь по прочтении последнего пыточного свитка, и приказал ему более не докучать этим делом, а князя Воротынского велел казнить вместе с придорожными татями.
— Узнаю великую душу грозного царя! — воскликнул князь Василий. — Узнаю чистые порывы этой души, изъятые из тлетворного влияния окружающих извергов.
— Но государь ошибается! Воротынский не самозванец, я убедился в его душевных качествах, присущих только высокому роду, но, видно, злодей Малюта чересчур постарался над ним, что заставил решиться солгать и предать. А может, в пыточном свитке записано ложно! — заметил он после некоторого молчания.
Яков Потапович с благоговением посмотрел на старого князя, и яркая краска жгучего стыда залила его красивое лицо. Страшное негодование против самого себя внезапно возникло в его уме.
«Как я мог поверить, что честный и самоотверженный друг мой, князь Владимир, мог быть способен на такой гнусный поступок, как оклеветание отца и дяди своей невесты? Я, подлый, гадкий, низкий себялюбец, порадовался возможности столкнуть с высоты своего соперника и без того несчастного, умирающего, быть может, теперь от истязаний, произведенных пытками, приговоренного бесповоротно к смерти», — пронеслось самообвинение в голове Якова Потаповича.
— Жаль брата… дочь… — чуть слышно произнес между тем князь Василий, как бы отвечая своим собственным мыслям.
— Надо что-нибудь делать… защищаться… бежать… — промолвил Яков Потапович, в уме которого явилось мигом представление о судьбе князей Прозоровских, как последствии хотя бы ложного показания Воротынского.
— Защищаться нельзя, — горько усмехнулся князь Василий, — а бегство хуже, позорнее смерти…
Он замолк на минуту.
— Брат, может, как-нибудь вывернется, я невинен… мне смерть не страшна, а у дочери заступник — Бог.
Князь закрыл лицо руками и погрузился в думы.
Прошло несколько дней. Яков Потапович находился все в том же угнетенном состоянии духа. Он по целым суткам не выходил из своей комнаты и по целым часам, то всесторонне и сосредоточенно, но совершенно бесплодно, обдумывал положение дела, то в продолжительной горячей молитве призывал на помощь Небесного Отца.
— Из слободы гость; говорит, до тебя дело есть! — вошел в горницу Якова Потаповича Никитич и прервал этим неожиданным сообщением горькие, настойчивые думы, в которые был погружен молодой человек.
— Какой гость? Из какой слободы? — воззрился на него с недоумением Яков Потапович.
— Известно из какой слободы, из Александровской, а кто он такой — не ведаю; он говорит, что ты его знаешь.
— Приведи же его сюда, приведи поскорей… — заторопился Яков Потапович, и сперва побледнел как полотно, а затем вспыхнул.
«Может, с радостью какою, может, молитва моя услышана», — промелькнула у него мысль.
Никитич вышел и вскоре явился в сопровождении скромно, но чисто одетого средних лет мужчины.
— Павел… ты… от Бомелия? — невольно вскрикнул Яков Потапович, увидав вошедшего.
Павел, по отчеству Иванов, был тоже любимый ученик «лекаря-туземца», неотлучно находившийся при нем и помогавший ему и в работе, и в придворных интригах, служа своему учителю исполнением всевозможных его поручений, доносами и наушничеством. Яков Потапович инстинктивно не любил этого товарища по учению, хотя Павел, по-видимому, относился к нему более дружелюбно, но молодой человек позабыл в настоящую минуту о своей антипатии и не на шутку обрадовался неожиданному гостю.
— От учителя, — таинственно произнес Павел. — Дело есть до тебя.
Он оглянулся на Никитича. Яков Потапович также посмотрел в сторону своего бывшего дядьки. Последний, поняв, что он лишний, вышел. Товарищи «по ученью» остались одни. Гость уселся рядом с Яковом Потаповичем и таинственным шепотом передал ему, что Елисей Бомелий нашел средство спасти от смерти князя Владимира Воротынского.
— Значит, его помилуют? — радостно воскликнул тот.
— Нет, — покачал головой гость, — об этом нечего и думать… Он должен умереть…
— Как же так спасти? — недоумевающе поглядел на него Яков Потапович.
— Он должен умереть для царя, для Малюты, для всех, кроме учителя, меня, тебя и тех, кому ты открыть это пожелаешь.
Павел Иванов приостановился. Яков Потапович продолжал окидывать его удивленным взглядом; он, видимо, ничего не понимал.
— Его повесят только для вида, — продолжал гость. — Учитель найдет способ передать ему напиток, приняв который перед казнью, он впадет в продолжительный обморок и по виду будет казаться мертвецом; затем тело надо будет украсть, так как учитель не может просить трупа князя Воротынского для вскрытия, его ему не дадут и даже могут заподозрить…
Гость замолчал.
— Что же дальше?
— Дальше… нести прямо к учителю, он в день казни будет в Москве, и он его оживит…
Яков Потапович понял.
— Что же, это можно, но надо это устроить ночью, а до ночи он задохнется в петле.
— Будут приняты меры; среди палачей у учителя есть преданные люди, но…
— Что же но?.. — перебил его Яков Потапович. — Украсть — украдем, у меня тоже есть верные люди: что ни скажу — все исполнят для меня…
— Да… но… — нерешительно протянул Павел Иванов, — надо будет заменить его другим покойником, чтобы утром могильщики не заметили исчезновения одного висельника; заварится такая каша, что и учителю не расхлебать…
— Да… вот оно что! — задумчиво произнес Яков Потапович.
— Учитель и послал меня к тебе, очень он после твоего отъезда закручинился, что помочь тебе не может, любит он очень тебя, вот и придумал; только за тем, что я сказал, и остановка… Может, сам ты что придумаешь?..
Павел Иванов умолк. Молчал и Яков Потапович, сидя в глубокой задумчивости. Вдруг он поднял голову и в его глазах блеснула решимость.
— Придумал?.. — проницательным взглядом окинул его гость. — Но где же ты найдешь мертвеца?
— Может, и живой сыщется?
— Живой?
— Да тебе что за забота? — раздражительно ответил Яков Потапович. — Может, я сам заменю его на виселице.
— Сам! Шутник ты, Яков Потапович! — засмеялся было Павел, но, посмотрев в лицо говорившего, сразу оборвал смех.
Выражение лица Якова Потаповича ясно говорило, что он не шутит.
— Так и прикажешь передать учителю? — после некоторого молчания спросил гость, поднимаясь со скамьи. — Мне пора и ко дворам, и то опозднился.
— Так и передай… — как-то машинально ответил Яков и рассеянно простился с Павлом