Ивановны.
— Эта любовь, — продолжал граф, — не так жгуча, как прежние мои увлечения, которые сжигали сами себя, но тем она глубже, прочнее, и я понял, что она овладела моим сердцем на всю жизнь.
«Бедняжка, — думала молодая девушка, — каково ему знать, что она его не любит».
Она чувствовала к графу искреннее сострадание.
— Я начал ощущать отвращение к жизни, которую вел до сих пор, — снова заговорил граф Вельский. — За мою бытность в Отрадном я понял, что только любовь, чистая, святая любовь может обуздать и исправить меня. Я увидел вас, Ольга Ивановна, и в чистом зеркале вашей души передо мною отразилось все мое нравственное безобразие!
Он тяжело вздохнул.
— О, если бы Надя стала моей женой, а вы подругой, всегда готовой принять участие в моей судьбе, как был бы я счастлив! Останьтесь для меня, Ольга Ивановна, на всю жизнь ангелом света, охраняющим мир в моей душе.
— Чем же я могу содействовать вашему счастью, граф?
— Очень многим! Всем! С той минуты, как я вас увидел, меня охватило чувство, которого я не испытывал никогда. Даже образ Нади отошел от меня на второй план и утонул в сиянии вашей чистоты! Если она не хочет спасти меня, сделайте это вы. Для вас это возможно. Полюбить меня вы не можете, так будьте мне хоть другом.
Сердце молодой девушки порывисто билось. «Да, я буду его другом, — думала она. — Надя не полюбит его и мира душевного ему не даст… Так сделаю это я…» Граф Петр Васильевич взял ее между тем за руки. Кровь бросилась ей в голову.
— Так вы будете моим ангелом? — нежно шептал он.
Она была не в силах произнести ни одного слова. Он осторожно обнял ее.
— Одно короткое «да» сделает меня счастливым и хорошим человеком! — с любовью в голосе настаивал он.
В душе молодой девушки происходила еще неизведанная ею борьба.
Не было ли все это происходящее теперь преступлением против ее лучшего друга.
Но ведь Надя не любила его, а разве можно человека оставлять несчастным?
Разве на обязанности друга не лежит подготовить между молодыми хотя бы согласия.
Она невольно поддалась охватившему ее волнению, медленно склонила голову на грудь и дрожащими губами беззвучно вымолвила:
— Да!
— О, благодарю, благодарю вас!.. — воскликнул граф, протягивая к ней обе руки.
Но в будуар вдруг донесся какой-то странный шум — слышались тревожные голоса, какая-то возня.
— Ах, пожалуйста, не уводите ее! — звучал голос полковницы Усовой. — Бал только что начался, пусть она хоть часик украсит его своим присутствием. Не угодно ли вам посидеть с нами и выпить стаканчик вина?
— Ни за что я этого не позволю… — отчеканил мужской голос, по которому Ольга Ивановна тотчас узнала дядю Семена Ивановича. — Она и попала сюда по ошибке… Потрудитесь позвать ее сюда, а если вы этого не сделаете, то я…
Этот голос сбросил девушку с небес счастья на землю скучной действительности.
Она, однако, тотчас выбежала к дяде.
— Что с вами? Что случилось? — спросила она.
Семен Иванович был один, Алексей Александрович, впустив его в подъезд, остался дожидаться на улице возвращения овечки из стада козлов, как он выразился на своем своеобразном языке.
— Меня там все знают… — уклончиво отвечал он на вопросы Костина, почему он отказывается его сопровождать.
— Пойдем скорей… Тебе не следует оставаться в настоящем доме ни минуты, — задыхаясь от волнения, говорил Ольге Ивановне Семен Иванович.
— Да отчего же? Почему ты так спешишь?
— Дай Бог, чтобы я не опоздал только! Идем скорее!
Ольга Ивановна удивленно и досадливо покачала головой, но беспрекословно последовала за взволнованным дядей.
— Ну, что? — встретил их у подъезда Ястребов.
— Вот она… Вызволил… Кажется, не опоздал.
— Конечно же… Это не так скоро делается, — заметил Алексей Александрович.
Молодая девушка смотрела на них обоих с нескрываемым недоумением.
Семен Иванович с племянницею сели на извозчика.
— А я домой! — сказал Ястребов.
— Заходи! — крикнул ему Костин, когда извозчик уже тронул свою лошадь.
Когда они очутились дома, Ольгу со слезами обняла Евдокия Петровна и сквозь рыдания спросила мужа:
— Ты не опоздал?
— Не знаю.
— Ну, хоть ты, Ольга, скажи мне — он не опоздал?
Молодая девушка не понимала до сих пор поведения ее дяди, а вопрос тетки окончательно озадачил и рассердил ее.
— Не понимаю, чего вы от меня хотите, — с досадой отвечала она. — Я могу вам только сказать, что дядя не только не опоздал, а приехал еще слишком рано. Вовсе не для чего было пороть такую горячку.
— Ты не опоздал… — сквозь слезы улыбнулась мужу Евдокия Петровна.
VII
ФИНАНСОВЫЙ ГЕНИЙ
Корнилий Потапович Алфимов имел много причин желать брака своей дочери с графом Петром Васильевичем Вельским.
Три из них, как мы знаем, он высказал Надежде Корнильевне.
Это были: во-первых, данное им молодому графу согласие; во-вторых, желание этого брака со стороны отца Петра Васильевича графа Василия Сергеевича, и, в-третьих, намерение самому жениться.
— Есть еще причины, но я тебе их не могу сказать… — сказал Алфимов во время беседы со своей дочерью в Отрадном.
Он скрыл их от молодой девушки не потому, что ему неловко было открыть их, а потому, что он не считал их доступными ее женскому пониманию.
Эти причины были деловые.
Граф Василий Сергеевич Вельский был одним из богатейших вельмож в Петербурге. Его состояние давало более полумиллиона годового дохода, и единственный сын его Петр, имевший отдельное громадное состояние от своей матери, был наследник всех этих несметных богатств.
Вступив прямо из низка трактира на Невском проспекте в величественное здание петербургской биржи, Корнилий Потапович вскоре и там совершенно освоился и получил вес и значение в качестве крупного денежного туза, на что ему давали право его состояние и престиж гениального финансиста, счастливо производящего самые сложные биржевые спекуляции.
На бирже и в банках счастье — рычаг всего: счастливого биржевого дельца, банкира возводят на пьедестал, ему оказывают почти царские почести, звон золота, сопровождающий его удачные сделки и спекуляции, придает им характер подвигов, и он сам в глазах большинства является каким-то магом и волшебником, вызывающим поклонение. Все спешат вверить ему свои сбережения, все кричат о его
