любви станет воздерживать меня.
С этими словами он надел ей на шею медальон на золотой цепочке в виде сердца, осыпанного бриллиантами.
Надежда Корнильевна взяла обеими руками его голову и поцеловала его в лоб.
На лице графа Вельского отразилось испытываемое им блаженство от столь редкой искренней ласки его жены.
— Зачем он так поспешил? — сказала между тем как бы про себя Ольга Ивановна. — Графиня, может быть, еще не вышла в столовую.
— Как же не спешить влюбленному мужу к холодной, как мрамор, жене, — с явною насмешкою сказал граф Стоцкий, держа в руке сорванный им цветок.
— Поверьте, граф, что все уладится между ними, и в конце концов они будут любить друг друга и жить счастливо. Я, по крайней мере, приложу все силы мои для этого и употреблю все свое влияние на Надю.
— Ну, тогда, конечно, счастье их обеспечено, — снова ядовито усмехнулся Сигизмунд Владиславович.
В это время на террасу из сада вошел приехавший из города Корнилий Потапович Алфимов.
Он подозрительным, ревнивым взглядом окинул беседующую парочку.
— Где же Надя? — сказал он, здороваясь со Стоцким и Хлебниковой.
— Она с мужем в столовой… Я сейчас скажу им, что вы приехали.
Ольга Ивановна ушла в комнаты.
Корнилий Потапович и Сигизмунд Владиславович остались одни.
— Однако вы сильно, как я вижу, приударяете за Ольгой Ивановной, — сказал старик, ударяя по плечу графа.
— Я? — воззрился на него тот недоумевающим взглядом.
— Ну, конечно, вы… О чем вы тут с ней ворковали?
— Ошибаетесь, Корнилий Потапович, этот кусочек не для меня… Его, кажется, готовит себе ваш зятек…
— Что! Граф Петр?..
— Да, кажется, надо же ему утешиться от все возрастающей холодности его жены…
— Ну, этому не бывать, — сверкнул Алфимов глазами из-под очков.
— Вы что же хотите, чтобы он жил аскетом и был бы верен недоступной богине — своей жене? Ведь он моложе вас… У него кипит кровь и бьется сердце.
— Кто сказал вам, что у меня не кипит она?
— Все же не так.
— Как знать… Эта девушка производит на меня одуряющее впечатление… Вам я признаюсь, так как хочу просить вашего содействия, если только вы сами…
— Будьте покойны насчет этого… Она не в моем вкусе… Слишком серьезна и идеальна…
— Вы часто бываете здесь, подготовьте ее исподволь к моему объяснению… Я хочу предложить ей руку и сердце.
— Вы?
— Да, я… Чему же вы удивляетесь?
— Я подумал, как вы, считающийся финансовым гением, способны на такую невыгодную сделку…
— Что вы этим хотите сказать?
— Да то, что вы сразу набиваете цену на товар, который можно приобрести дешевле… Граф Вельский оказывается практичнее вас. Он начал с дешевенького, но блестящего парюра…
— Но она честная девушка, да и отец ее…
— И вы верите, при вашем знании жизни, в добродетель современных девушек и неподкупность нынешних отцов? Хлебников, ваш управляющий, и должен молчать, если не захочет потерять место… Вы возьмите ее в дом под видом присмотра за хозяйством. Вот и все.
— Конечно, — после некоторого раздумья сказал Корнилий Потапович, — так было бы удобнее, но…
— Какое там «но».
— Я думаю, что она на это не пойдет…
— Предоставьте это мне и Матильде Францовне.
— Матильде?
— Да, не бойтесь… Ревность не входит в число ее многих пороков, которые в ней кажутся добродетелями. При моем содействии, она, как женщина, уладит все по вашему желанию.
Развитию подробностей этого гнусного плана помешали вышедшие на террасу граф и графиня Вельские и Ольга Ивановна. Муж и жена оба весело улыбались.
— Однако у них, кажется, на самом деле начинается «совет да любовь», — злобно проворчал граф Сигизмунд Владиславович.
XVIII
ТЮРЬМА ИЛИ ГНЕЗДЫШКО?
Командировка Федора Осиповича Неволина закончилась как раз в то время, когда он был, по мнению Корнилия Потаповича, совершенно безопасен для счастья его дочери.
Надежда Корнильевна Алфимова уже несколько месяцев как была графиней Вельской.
Положим, вскоре после свадьбы старик Алфимов начал сильно сомневаться в личном счастьи Нади, так как ее постоянное печальное настроение указывало на внутренние страдания, переносимые молодой женщиной.
В душе Корнилия Потаповича сперва было зашевелилось даже нечто, вроде угрызения совести, но так как он, как мы знаем, не принадлежал к числу людей, способных предаваться «безделью», к которому причислял и сожаление о совершенном и случившемся, то скоро и нашел утешение в русской поговорке: «Стерпится — слюбится».
Возникшая в его старческом уме, или лучше сказать, в его старческой крови страсть к Ольге Ивановне еще более отодвинула на задний план мысли о Наде.
«Графиня богата, любима мужем, предупреждающим все ее малейшие желания… Какого ей еще рожна нужно?» — рассудил он и успокоился.
Расположение к человеку, с его точки зрения, порождалось услугами, которые этот человек делает другому, к нему расположенному. Любовь — эгоистическое чувство необходимости для одного в другой, или для одной в другом, в том или другом, но непременно материальном смысле.
Иного чувства Корнилий Потапович не понимал и называл его «блажью».
Таковой «блажью» считал он и чувство его дочери к «докторишке», как называл он Неволина.
Но вернемся к Федору Осиповичу Неволину.
Его командировка, повторяем, кончилась.
Она продолжалась, однако, более десяти месяцев, во время которых он еженедельно давал медицинский отчет «петербургской знаменитости» и получал изредка краткие извещения, состоявшие почти сплошь в одобрении принятого метода лечения.
Больная, однако, умерла в Баден-Бадене.
Об этом исходе правильного метода лечения Федор Осипович не замедлил сообщить «светилу медицинского мира», с указанием последних употребленных им средств.
Ответа на это письмо он ждал с большим трепетом, боясь указания на существенные сделанные им промахи.
Но ответ пришел успокоительный для него как для врача.
«Светило медицинского мира» писал, что смертельный исход болезни произошел по всем правилам
